Я бегу мелкой трусцой по полю и стараюсь дышать точно в такт шагам: вдох на два счета, выдох на четыре. Тренер учит, что ступать надо мягко, будто перекатываясь с пятки на носок, но сейчас это у меня не очень-то получается. Мороз такой сильный, что подошвы кроссовок сделались как каменные и совсем не пружинят. Да и земля промерзла настолько, что кажется, будто звон идет от каждого шага. На руках у меня толстые верблюжьи варежки, но и через них к большим пальцам подбирается холод.
Сзади слышится стрекот мотора. Я сбегаю с тропинки в хрусткую сухую траву, и мимо проносится мопед.
- Салам алейкум, Эльдар-джан! - здоровается со мной его седок.
Я машу в ответ и неразборчиво буркаю: ворот свитера поднят у меня до самых глаз, чтобы не отморозить нос на бегу. От дыхания, наверное, уже целая борода инея намерзла.
Ну, вот и последний круг, можно поворачивать к школе. Тут я обычно перехожу на шаг и делаю широкие круги руками, чтобы успокоить дыхание. Но сегодня ни замедляться, ни поднимать руки не хочется. Так, бегом, я и влетел в спасительное тепло, и только в школьном вестибюле отдышался. Сегодня почти никто бегать не пришел, испугались погоды - явились только я да братья-близняшки Самир и Анвар. Тренер похвалил нас - молодцы, мол, настоящие спортсмены - наскоро провел заминку и поспешил отогреваться домой. Это только с улицы кажется, будто в школе тепло, а на самом деле под всеми порогами ледяной ветер гуляет, долго не усидишь.
Мы тоже разбежались по домам - что в такую стужу на улице делать? Странная какая-то в этом году зима... Холоднющая до жути и совсем без снега. Старики говорят, давно такого не припомнят. А еще сетуют, что не сберечь нам теперь ни садов, ни полей - все померзнет. Отец ходит туча тучей, мать нет-нет да и слезинку уронит - еще бы не жалко, наш сад всегда самый лучший был, на зависть соседям!.. Скучно в доме, когда все хмурятся, хоть самому хнычь. А нельзя! Отец засмеет.
Я сунул матери мешок со спортивной формой, глотнул горячего чаю, переоделся потеплее и убежал гулять. Но скоро понял, что не с кем. Никто не вышел, все по домам греются. Даже Гулька-хохотушка, известная гулена, и та носа не кажет. Жаль... Вот была бы потеха ее пощекотать! Она так смешно дрыгается и визжит - "ви-ха-ха-ха!" - животики надорвешь.
Заглянул я к Анвару с Самиром - нет, не выманишь их никак! На пробежке намерзлись. Да и я уже стал подмерзать, занемели пальцы на ногах. Повернул было к дому, как вдруг кто-то тронул меня за плечо. Оборачиваюсь - какой-то незнакомый старик. И откуда он взялся? Только что улица пустая была.
- Салам алейкум, аксакал! - поздоровался я.
Он кивнул молча, губами пожевал и спрашивает:
- Скажи-ка, юный джигит, хорошо ли сейчас на улице?
- Вы разве сами не видите, аксакал? Плохо! Холодно, пыльно и снега нет.
- А как ты думаешь, почему это так?
- Не знаю, аксакал... Говорят, никогда раньше такой зимы не было.
- Ну, это не совсем верно говорят... Коротка память людская...
- Извините, аксакал, можно, я пойду? У меня ноги замерзли, да и дома волноваться будут, я ушел, не спросясь!
- Подожди, - строго сказал он. - Выслушай меня. Холод бесснежный пришел на землю вашу из-за того, что ожесточились сердца.
- Но что же я могу с этим поделать, аксакал?
- Со всеми сердцами - ничего, но начни с твоего собственного.
- Но я...
- Вижу, ты не совсем понимаешь, о чем я. Дай руку, закрой глаза - я тебе покажу.
Мне бы отвернуться от странного деда и домой убежать - но не смог я. Послушно стащил варежку, дал ему руку и зажмурился. И вдруг почувствовал, будто я - Гулька-хохотушка! И столько грустного про нее узнал... Оказывается, у нее, то есть, у меня, отца нет. А дядя Магид - вовсе никакой не муж ее матери, они просто так живут. И это только при соседях да друзьях все у них хорошо - а как останутся одни, дядя Магид бьет Гулькину мать, словами всякими ругает, то не пускает к себе в спальню, то против воли тащит. И на Гульку заглядывается... Та маме жаловалась, а мать ей не верит. И так Гульке страшно, так тошно! А когда ее щекочут, ей, оказывается, вовсе не весело. Она побить саму себя готова за то, что щекотки боится, а поделать ничего не может.
От всего этого я чуть не разревелся, как девчонка, даже носом потянул. Тут отпустил меня старик и говорит:
- Теперь ты знаешь, что делать. Беги!
Со всего духу припустил я к Самиру с Анваром. Кричу им:
- Ребята, пойдемте скорее, надо перед Гулькой извиниться!
- За что это? - не понял Анвар.
- Вот еще! - набычился Самир.
Я давай скорей им рассказывать, что видел. Думал, не поверят - поверили! Пришли мы к Гулькиному дому, позвонили в дверь. Она сама открыла - и, как увидела нас, съежилась, побледнела, даже будто ростом меньше стала.
- Ты... это... - хором начали Самир с Анваром и замолчали. Пришлось мне говорить:
- Гульнара! - сам не знаю, почему я ее, как взрослую, полным именем назвал. - Гульнара, прости нас, пожалуйста! Нам очень стыдно... Мы больше не будем тебя щекотать! Не бойся!
- Да, Гуль, не бойся! - подхватил Анвар. - Если кто тебя обижать станет, ты сразу нам говори, мы всех побьем!
- И дядю Магида побьем, ты только скажи! - выпалил Самир. - Не смотри, что он большой, он-то один, а нас трое!
Гулька рот открыла, глазами захлопала - и как заплачет, как кинется в дом, от нас прочь! Чуть мне по носу дверью не попала.
- Ну, вот... - расстроился Самир.
- Не надо было про дядю Магида кричать! - толкнул его Анвар.
- Я хотел, как лучше... - засопел братец.
Стояли мы, стояли перед Гулькиной дверью, замерзли, проголодались... Вдруг, откуда ни возьмись, опять тот старик.
- Ступайте домой, - говорит он ласково, - она вас простила.
- А поч-чему она п-плакала?
- Она просто не привыкла, чтобы у нее прощения просили. Ступайте.
Тут улыбнулся он так хорошо, так ласково, что как будто теплее стало... И пропал, как и не было его.
- Эльдарик, а кто это? - спросил Самир.
- Не знаю... Может быть, дедушка Турахон*?
- И ты еще в него веришь? Вайме, такой большой мальчик, а верит! - дурашливо хохотнул Анвар.
- Да ну тебя! - обиделся я и припустил домой.
Ночью мне снились горы - очень похожие на наши, но немного другие. В долине паслось стадо, собаки охраняли его, но я не увидел при нем ни одного пастуха. Все они, побросав посохи, торопливо лезли по тропкам вверх, к небольшой пещере - и, хотя я не мог разобрать, о чем они говорили, мне показалось, что в этой пещере что-то очень важное, на что обязательно нужно посмотреть... И только я собрался бежать за пастухами, как проснулся.
Было еще совсем рано. Разбудили меня, оказывается, птицы - так расчирикались под окном! С самой осени их не слышно было!.. Спать сразу расхотелось, и стало так сладко-тревожно, как будто сегодня мой день рождения. Я даже к календарю подбежал проверить - нет, еще только седьмое января, а у меня в марте. Выглянул в окно - а улица вся сине-белая... Я скорей одеваться и бегом из дома!
Насилу дверь открыл - столько снегу нападало за ночь. Он лежал, искрящийся и пушистый, так и звал зарыться в него с головой. Я разбежался и прыгнул в сугроб. Он оказался вовсе не таким глубоким! Я ударился коленкой и перевернулся на спину, растереть ушиб. Да так и забыл про синяк. Где-то высоко за облаками лопнула пуховая перина, и целые горсти белоснежных хлопьев летели прямо на меня. Они кружились, танцевали, и не было им счета - и казалось, будто не снег летит с неба, а я лечу навстречу снежинкам... Я набрал побольше воздуха - не обжигающе-ледяного, а прохладного, будто пломбир - и как заору:
