Начало истории: Раиса Крапп Изгнание дьявола
Написано в соавторстве с Джесси (Ольгой Гриник)
Возвращение ангела
Замок "Дульcе суэньо" ("Сладкий сон") многие годы был необитаем. Его построил когда-то дон Ансельмо Ортега для своего будущего сына, но тому не суждено было владеть подарком: наследник барона родился таким хилым и слабым, что отправился в мир иной, не встретив и пятую свою весну. Крепкие стены, сложенные из крупных округлых камней, нисколько не пострадали от времени, лишь затянулись плотным ковром из вьюнов и плюща, но на внутреннее убранство покоев легла печать запустения. Очаг, не знавший огня, заткали пауки, в темных пустых комнатах веяло затхлостью подземелий, а под крышей поселились совы и летучие мыши. Замок высился посреди одичавшего сада молчаливо и угрюмо, будто объятый сном - но сон этот был каким угодно, только не сладким.
С трех сторон к замку подступал лес, с четвертой - каменистая пустошь. Лучшего места нельзя было и придумать, чтобы, как говорилось в древних наставлениях, "завершить дни свои в спокойном и полезном уединении". Едва перешагнув сорокапятилетний рубеж, дон Ансельмо схоронил подкошенную чахоткой любимую жену и, потеряв вкус к жизни, решил удалиться из шумной столицы на покой. Тогда он и вспомнил про обитель грез.
Перестав вращаться в свете, Ортега рассчитал и богато одарил почти всю прислугу. Из всей своей многочисленной челяди он сохранил лишь малую часть: конюха, сокольничего и егеря, трех братьев-близнецов, и их родителей - кухарку и садовника. Садовник Мигель, немолодой уже, но неутомимый и неунывающий "колобок", и его супруга, высокая сухопарая женщина без возраста со сложным именем Инкарнасьон, и были первыми, чья нога впервые после многолетнего запустения ступила под гулкие своды заброшенного замка. Работы им предстояло невпроворот: отныне Мигелю предстояло быть еще и экономом, а Инкарнасьон горничной. Но слуги знали свое дело, да и дон Ансельмо не скупился, и уже через месяц от сырости и пыли не осталось даже воспоминания.
А вскоре в "Дульсе суэньо" прибыл и сам благородный синьор, в сопровождении остальных cлуг и - с неожиданной спутницей. Юная женщина неописуемой красоты, почти девочка, повстречалась ему по дороге. Вид ее так красноречиво свидетельствовал о пережитом недавно несчастье, что добросердечный барон без лишних распросов принял ее под свое покровительство. На страннице не было ничего, кроме изодранного и помятого платья, но даже по тем лохмотьям, что сохранились, можно было судить о былом великолепии ее одеяния. А поскольку девушка была еще и вся исцарапана в кровь, и разута, оставалось предположить, что она стала жертвой разбойного нападения, чудом оставшись жива. Размышляя о том, кто же мог покуситься на столь невинное и прелестное создание, дон Ортега внутренне кипел от негодования, но не решался тревожить вопросами боль свежей памяти несчастной, тем более что она попросила позволить ей не называть своего имени.
Мигель и Инкарнасьон, заслышав топот копыт, вышли к воротам замка встречать господина. Они склонились в приветствии, едва он сошел с коня. Барон помог спешиться закутанной в его теплый плащ незнакомке:
- Ну вот мы и дома! Сейчас Мигель растопит очаг...
- Он уже пылает, синьор, - отозвался слуга.
- ...а Инкарнасьон угостит нас горячим завтраком!
- Он ждет вас, синьор, - ответила кухарка.
- Вот и замечательно! Прошу, синьорита, войдите в мой дом, и да станет он для Вас крепостью.
- Благодарю Вас, - поклонилась девушка.
Лишь на мгновение блеснул из-под ее ресниц взгляд прозрачнейшей синевы, но все, по кому он скользнул, ощутили, как дрогнули их сердца.
- Это самая сухая и светлая комната в доме, - дон Ансельмо открыл перед гостьей дверь. - Располагайтесь, синьорита! Сейчас Вам принесут все необходимое, чтобы Вы смогли привести себя в порядок, и одежду. Как управитесь - ждем Вас к завтраку!
- Сердечное Вам спасибо! - взволнованно поблагодарила она.
- Право, не стоит... - с любезной улыбкой ответил дон Ортега и вышел.
Когда незнакомка спустилась к завтраку, дон Ансельмо со звоном уронил ложку и медленно поднялся. Умытая и причесанная, посвежевшая, в бирюзовом платье покойной синьоры Ортеги, она казалась ангелом, нисходящим с небес, в сиянии золотых волос, нимбом окружавших ее лицо и плащом ниспадавших на спину. Цвет платья оттенял бледность ее лица и заставлял большие миндалевидные глаза казаться еще синее. Они были бездонны, как море, и лучезарны, как звезды.
- Асульоха... - завороженно пробормотал барон.
- Как Вам угодно, синьор, - улыбнулась она.
Таким образом девушка обрела имя - Синеглазка.
После завтрака хозяин дома предложил:
- Не хотите ли Вы осмотреть замок? Я с удовольствием расскажу Вам о нем.
- Да, я была бы Вам очень признательна...
"Дульсе суэньо" зажил тихой размеренной жизнью. Обитатели замка просыпались рано, дон Ортега и его гостья завтракали, затем он уезжал на охоту, а Асульоха усаживалась за рукоделие или прогуливалась по саду, становившемуся краше день ото дня благодаря неусыпной заботе Мигеля. По возвращении господина с охоты затевался большой обед, а после сиесты Асульоха и дон Ансельмо проводили время до вечера в беседах, причем гостья больше слушала, нежели говорила сама: дон Ортега, много путешествовавший в молодости, был отличным рассказчиком.
В те утренние часы, когда Асульоха и прислуга оставались в замке одни, Инкарнасьон убирала комнаты - и не раз застывала с тряпкой в руке, в недоумении прислушиваясь: ее не покидало ощущение, что гостья одновременно находится в двух разных местах. Это странное впечатление создалось не только у нее. Как-то раз девушка непостижимым образом буквально возникла из воздуха в дальнем, пока еще неухоженном, углу сада, чем безмерно удивила и напугала старика садовника, менее чем минуту назад видевшего ее силуэт в окне ее спальни. Но стоило ей виновато взглянуть на него своими огромными лучистыми глазами, как он легко согласился, что вполне мог, увлеченный работой, не расслышать ее легких шагов.
Прошло две недели. А утром первого дня третьей за завтраком случилась неприятность. Асульоха поднималась из-за стола, собираясь, как и обычно, поблагодарить за вкусную еду - как вдруг лицо ее исказилось, она переломилась в талии - и вся только что проглоченная ею пища оказалась на полу. Багровая от натуги и страшного смущения, девушка закрыла лицо салфеткой.
- Что с Вами, дитя мое? Вы больны? - встревожился дон Ансельмо.
- Прошу меня извинить... Мне очень стыдно... Это, наверное, сало... Должно быть, кухарка приготовила жаркое на вчерашнем сале... - глухо, не отнимая салфетки от рта, проговорила она.
Инкарнасьон немедля получила нагоняй, и дон Ортега строго-настрого наказал ей впредь не начинать готовить, пока гостья лично не проверит все продукты. Кухарка обиженно поджала губы, но, делать нечего, согласилась.
Недомогание Асульохи быстро прошло, и жизнь в замке вновь потекла по привычному руслу - за исключением, пожалуй, лишь того, что дон Ортега начал испытывать к своей гостье нечто большее, чем просто радушие и участие. Он выписывал для нее из Мадрида самые роскошные и дорогие наряды, осыпал ее драгоценностями и совсем позабыл про охоту, предпочтя ее обществу юной красавицы. Он то приглашал ее на верховые прогулки, то читал ей стихи - из своей библиотеки и собственного сочинения, то прогуливался с ней по саду или сидел у пруда, в ясные солнечные дни такого же синего, как ее чарующие глаза. Дон Ансельмо, казалось, и думать забыл о своей покойной супруге и все настойчивее заговаривал с Асульохой о возможной свадьбе. Она с радостью принимала подарки, ласково и загадочно улыбалась и просила дать ей время подумать - или обращала все в шутку, и смех ее колокольчиком разносился по замку. Барон был счастлив упиваться его музыкой.
К концу осени Асульоха, то ли устав играть чувствами дона Ансельмо, то ли почувствовав предел, до которого он ей мог это позволить, согласилась, чтобы был назначен день их свадьбы. Влюбленный барон радовался, как ребенок, и велел устроить в саду фейерверк. Одну шутиху угораздило залететь в трубу кухонной печи, и она взорвалась гораздо сильнее, упав на горячие уголья. Никто, к счастью, не пострадал, но лечь спать пришлось без ужина.
Под утро Инкарнасьон проснулась от жажды и пошла на кухню попить воды. Было еще темно, и кухарка издалека заметила, что в кухне горит чья-то свеча. Снедаемая страхом и любопытством, Инкарнасьон тихонько подошла к самой двери и заглянула внутрь. У закопченной плиты, развороченной вчерашним взрывом, спиной к ней стояла Асульоха и что-то неразборчиво шептала. На девушке был дорожный костюм, сидевший как-то странно, длинные волосы скручены на затылке в тяжелый узел. Еще один узел, только из простыни, лежал на полу у ее ног.
По полу тянуло холодом, и Инкарнасьон, как ни сдерживалась, все же чихнула. Асульоха вздрогнула и обернулась - и кухарка увидела, почему на ней плохо сидел костюм: она была на сносях. Но ведь еще вчера, Инкарнасьон прекрасно это помнила, талия Асульохи была тоненькой! Женщина испуганно ахнула.
- Тссс! - поднесла девушка палец к губам, и Инкарнасьон показалось, что она тонет в ее сияющих глазах. - Молчи!
Асульоха подхватила узел из простыни и растворилась в воздухе.
Кухарка упала без чувств. Через несколько часов ее нашел муж и привел в себя, но ничего не смог узнать о случившемся - Инкарнасьон онемела.
Пропажу возлюбленной дон Ортега оплакивал едва ли не горше, чем кончину супруги. Вместе с девушкой пропали и платья, и драгоценности, но, несмотря на вероломство Асульохи, дон Ансельмо не проклял ее. Он был готов все простить ей, лишь бы она вернулась. Он пустился ее разыскивать, но знал о ней слишком мало... Ему очень скоро пришлось убедиться в бесплодности поисков. Потерю надежды барон Ортега не перенес. Он впал в меланхолию, почти перестал выходить из своей спальни и вскоре умер от разбитого сердца.
Далеко-далеко от объятого печалью замка "Дульсе суэньо", в Париже, утром в Сочельник у дверей сиротского приюта Миссионерок Девы Марии был найден сверток с новорожденной девочкой. Малышка была сыта и тепло укутана, между ее пеленок лежал пакет с деньгами и сменой белья. Когда девочка проснулась и открыла глаза, державшая ее сестра чуть не разжала руки от неожиданности: глаза ребенка были не голубыми, как у всех новорожденных, а угольно-черными, без зрачков. На удивленный возглас монахини прибежали другие сестры с ярким фонарем. Когда его поднесли к лицу малышки, она не сморщилась и не заплакала - она была слепа.
Ребенка-калеку, да еще и подброшенного под Рождество, окружили особой заботой. Девочку окрестили Мари, но сестры, ухаживавшие за ней, обращались к ней Птит-Анж (Ангелочек). Ей помогали, как умели, расти здоровой душой и телом и смириться с тем, что она, быть может, никогда не увидит свет.
В день своего первого причастия семилетняя Птит-Анж, вернувшись из церкви, долго не могла заснуть. Она молилась, чтобы Создатель сделал ее зрячей. Заснула лишь под утро... Проснулась - и поняла, что мольбы ее не услышаны. Мари расплакалась.
Сестра-поводырь, старушка Люси, поспешила к ней. Обняла Птит-Анж, прижала к груди и, покачивая, стала утешать. Внезапно на нее напал приступ мучительного кашля. Она отвернулась, чтобы не кашлять на Мари.
- Бедная сестра Люси... - прошептала сквозь слезы девочка и погладила ее по спине.
И вдруг сестра Люси почувствовала, как внутри нее от этого прикосновения волнами разбежалось приятное тепло. Кашель стих. Старая монахиня живо обернулась к Птит-Анж:
- Ты сотворила чудо, моя крошка! Как ты это сделала?
- Не знаю, сестра Люси, мне просто стало очень жаль тебя, и я так захотела, чтобы ты поправилась!
- Господь услышал тебя! Идем, идем скорее! - и, увлекая девочку за собой, сестра Люси побежала по коридорам приюта.
На следующий день вся община Миссионерок Девы Марии знала о даре целительства, открывшемся у слепой сироты, а через неделю приют стали осаждать страждущие. Сестры буквально дрались с жаждущими исцеления, чтобы дать Мари время на еду и отдых. Но сама Птит-Анж не желала щадить себя. Она была не по-детски серьезна и набожна в свои семь лет.
Не было такой болезни, которую не могло бы обратить в бегство прикосновение ангелочка Мари. Если человек не выздоравливал полностью сразу же, Птит-Анж просила сестер отвести его в странноприимный дом, а себя - в церковь, и молилась за него, и Творец внимал ее голосу.
Шли годы, девочка-целительница росла, и слава о ней летела во все концы страны. И в день, когда Мари исполнилось двенадцать, судьба приготовила ей новое испытание.
- Что с Вами? - спросила Птит-Анж у больной, изможденной высокой женщины в запыленной одежде и разбитой долгой дорогой обуви.
В ответ она услышала лишь мычание.
- Вы не можете говорить? - спросила Мари, протянув вперед руку.
- Она не понимать франсуски. Мы из другая страна, Испания, - раздался голос молодого мужчины, стоявшего рядом с немой.
- Скажите ей, чтобы она прикоснулась ртом к моей руке.
Мужчина произнес несколько слов, и Мари почувствовала прикосновение сухих горячих губ. И вдруг перед глазами у нее все вспыхнуло ярко-синим, завертелось и понеслось куда-то в сторону. Сестра-поводырь вскрикнула и еле успела подхватить падавшую без чувств Птит-Анж.
- Помогите! - закричала она.
Прибежали другие сестры, захлопотали вокруг девочки. Больных попросили удалиться.
- Не гнать нас, пожалуйста, не надо! - умолял мужчина, спутник немой. - Мы идти сюда очень далеко, нам негде быть ночью! Моя мать звать Инкарнасьон, это Воплощение, святые сестры не можете гнать Воплощение!..
Мари отнесли в ее келью и уложили. Привести ее в чувство не смогли ни похлопыванием по щекам, ни резким запахом нюхательной соли, ни растираниями. Девочка была жива, но не открывала глаз и не шевелилась. Послали за врачом и священником. Старая сестра Люси осталась сидеть у постели, держа Птит-Анж за руку.
Перед закрытыми веками плыл голубой туман.
- Я вижу!? - воскликнула Мари и приподнялась, озираясь. - Где я? Где сестра Люси?
Туман рассеялся, из него выступила темная женская фигура. Длинные волосы развевались на ветру.
- Здесь, в мире грез, только твоя душа. Ты лежишь в своей келье, и та, о ком ты спрашиваешь, сидит рядом и держит твою руку, - сказала она.
- Госпо... - начала Птит-Анж, но в тот же миг незнакомка оказалась прямо перед ней и схватила ее рукой за щеки, больно оцарапав длинными ногтями. Глаза ее метали синие молнии.
- Не смей молиться!
У Мари задрожали губы. Женщина отпустила ее.
- Прости, если причинила тебе боль. Но не делай так больше!
- Почему? Кто Вы такая?
- Это ты кто такая, что осмеливаешься развязывать мое заклятие?
- Заклятие?! Вы колдунья?? - Птит-Анж в ужасе отпрянула и подняла руку, чтобы перекреститься, но тут же была схвачена за запястье.
- Креститься тоже не смей!
- Пустите, мне больно! Откуда Вы взялись вообще?
- Ты сама меня вызвала, когда хотела открыть уста немой женщине.
- А, так она не больна, это Вы заколдовали ее нарочно!
- Ты догадлива, - усмехнулась колдунья.
- Но зачем? Ей же плохо!
- Если бы я не сделала этого, мне было бы еще хуже.
- Не понимаю...
- И не пытайся! Ты еще мала. Просто оставь эту женщину в покое, и все.
- Нет! Вы причинили ей зло, а это грех!
- Грех, грех... да что ты знаешь о грехе? - внезапно расердившись, закричала колдунья. - Смотри на меня: я красива?
- Да... очень...
- Это - грех?!
- Нет...
- А за это, только за одно это, за мою красоту, что пленяла мужские сердца и наполняла ядом зависти женские, во имя того самого Господа, которого ты так любишь, меня растоптали... истязали... надругались надо мной, заставили пожалеть, что я родилась на свет!!! - женщина разрыдалась.
Мари шмыгнула носом, у нее тоже выступили слезы.
- Какой ужас... кто же сделал это с Вами?!
- Монах-доминиканец, ослепленный своей верой до безумия... твой отец.
У Птит-Анж перехватило дыхание.
- Мой... кто?
- Твой отец. А я твоя мать. Я убила его силой магии, которую он своей звериной жестокостью пробудил во мне. И оставила тебя двенадцать лет назад, зимой, у дверей приюта, - каждое слово камнем падало с уст синеглазой колдуньи.
Мари стояла ни жива ни мертва. Внутри все болезненно сжалось, голова гудела и кружилась, казалось, она вот-вот взорвется изнутри. Дочь монаха... и ведьмы. Которая не стала бы ведьмой, если бы не служитель Господень, который был призван спасать души, а сам... Дитя насилия. Порождение убийцы.
Мари Птит-Анж закрыла лицо руками, склонилась, присела, упала набок и изо всех сил прижала колени ко лбу. Весь ее мир перевернулся из-за того, что она узнала, рассыпался, разлетелся вдребезги, как витрина от удара камнем, и ей даже почудился звон бьющегося стекла. Последние клочки голубого тумана съежились и растаяли в невесть откуда взявшейся черной туче. Когда она распахнулась, точно полы огромной меховой шубы, за спиной девочки выросла угловатая жуткая тень - крылатая, мужская.
- Ангел смерти! - воскликнула Асульоха. - Зачем ты пришел?
- Она зовет меня, - он потянулся к скорчившейся на полу детской фигурке.
- Она не знает, чего хочет! Она сейчас себя не помнит и раскается потом...
- Прочь! Раньше надо было заботиться о ней, а теперь она моя!
Над телом девочки нависла хищно скрюченная когтистая ладонь. Сестра Люси почувствовала, как рука Птит-Анж похолодела и мелко затряслась. Монахиня вскочила и позвала на помощь, принялась растирать руками и жесткой тканью своего облачения наливающееся льдистым холодом тело, со слезами бормоча молитвы.
- Нет!!! - Асульоха метнулась вперед и закрыла дочь собой.
Ангел смерти только крылом шевельнул, и она отлетела. Но тут же поднялась и, нахмурившись, слепила руками из воздуха огненный шар. Он угодил гиганту прямо в грудь и взорвался, но тот даже бровью не повел. Он скрестил руки на груди и насмешливо уставился на Асульоху. Она глубоко вздохнула, зажмурилась, толкнула воздух растопыренными ладонями, и из кончика каждого пальца ударила молния. Ловким движением ангел смерти сгреб их все на лету и засунул в рот, точно пучок салата.
- Может, хватит? - прожевав, ухмыльнулся он. - Так ты скоро всю силу мне отдашь, а сама станешь меньше полуденной тени. Смотри, я уже в два раза выше тебя.
Онемев от боли и бессилия, Асульоха снова увидела, как ангел смерти потянулся за Птит-Анж. Огромным усилием колдунья заставила себя оторвать ноги от пола, каждый шаг давался с трудом.
- Возьми меня вместо нее! - пришла спасительная мысль.
- Тебя? Но ты и так моя.
- Не вся!
- А много ли осталось?
- Немного... как раз с душу ребенка.
- Ну что ж... - он оценивающе оглядел ее.
Со вздохом убрал руку от дочери и протянул к матери. Та затрепетала, когда ее коснулись когти.
- Только... еще одно...
- Что такое? - недовольно скривился ангел смерти.
- Заставь ее забыть, что я ей рассказала, и сними пелену с ее очей.
- Это уже не одно, а два!
- Пожалуйста... - в полных мольбы синих глазах стояли слезы.
Ангел смерти помнил, что тоже был когда-то кем-то порожден, и отказать в отчаянной просьбе матери он не мог.
- Будь по-твоему!
Он взмахнул крыльями над Мари и улетел со своей добычей.
Девочка судорожно вздохнула и открыла глаза. Над ней склонилось множество лиц.
- Благодарение Господу, она жива!
- Смотрите! Смотрите на ее глаза - они стали синими!
- Она видит! Ты видишь нас, Птит-Анж?
- Да... - еле слышно произнесла Мари. И наморщила лоб, что-то вспоминая. - Где та немая женщина?
- Она стоит у ворот на коленях и молится за тебя.
- Поднимите меня, отведите к ней!
- Зачем? Она молится вслух, ее не надо лечить!
- Заговорила!?
И Мари Птит-Анж воздала хвалу Творцу.
Ангел смерти летел, сжимая свою ношу, и вдруг застыл в воздухе, натолкнувшись на невидимую преграду.
- Ты провела меня! - рявкнул он на Асульоху.
- Нет...
- Да как же нет, когда я не могу отнести тебя в свои владения? Тут кто-то так любит тебя, что выстроил на моем пути стену!
- Дон Ансельмо! - вырвалось у нее.
- А, так ты даже знаешь, кто!
- Я не знала... Я догадалась.
- Фу! - вдруг воскликнул ангел смерти и выпустил душу. И улетел, брезгливо вытирая руку и недовольно бормоча: "Ибо крепка, как смерть, любовь... Ишь, придумали..."
Ансельмо Ортега подхватил возлюбленную в полете.
- Теперь мы не расстанемся никогда! - счастливо прошептал он, зарываясь лицом в ее золотистые кудри.