Слезы бегут по лицу,
топят глаза, затекают в уши.
Ночь подходит к концу.
Я никого не желаю слушать.

Страстно хочу любить,
но ничего о любви не знаю -
и очень стремлюсь забыть,
что в жизни
ни капельки не понимаю.

-- Что с тобою опять, моя зайка?
Почему ты все время плачешь?
Надо быть своим чувствам хозяйкой,
а иначе...
-- А что -- иначе?!
Неужели плакать -- так страшно?
Почему успокоить хотите?
Может быть, для меня очень важно
плавать в грустную слез обитель
в поисках любви настоящей,
не придуманной, а реальной,
от жестокости сердце хранящей,
полной счастья -- и чуть печальной
от сознанья того, что детство
никогда уже не возвратится...
Только где бы найти мне средство,
чтобы с ним поскорее проститься?
Надоело мне быть ребенком,
я давно про кукол забыла!
Где же, где же ты, мой далекий,
незнакомый -- но все-таки милый!?

Я в шесть утра -- никто не будит -
встаю, и телевизор -- цап!
Теперь до вечера он будет
работать, как последний раб.
"Юль, там же трубка перегрелась!
Ну выключи, в конце концов!"
А я -- упряма. Я надеюсь
увидеть вновь мою любовь.
Увидеть -- да. Конечно, можно:
журнал раскрой да погляди.
Но абсолютно невозможно
припасть щекой к его груди.
О, почему?! Кусаю пальцы,
креплюсь, чтоб не заплакать вновь.
Ведь он женат. И он -- не мальчик,
а Николай Караченцов.
Обречена любовь на гибель,
уже хотя бы потому,
что он совсем меня не видел,
да я и не нужна ему.
И я все это твердо знаю.
И что я молодость гублю,
я преотлично понимаю -
но все равно его люблю!

Тот день, напряженный до стона,
я помню.
Все тело сковала истома,
истома.
Чуть-чуть подождать попросил он -
мы ждали.
Но были и те там, что силы
теряли...
Идти напролом, не стесняясь -
несложно.
Несложно его не жалеть -- только разве
так можно?!
Я тихо и честно ждала, и нашла
я силы.
А все потому, что его только я
любила!
Трястись в коридоре от страха -
мученье.
В глазах моих светит, как яхонт,
влеченье.
Но вот, наконец, я дождалась -
о чудо!
Рассказывать, как я держалась,
не буду.
Устал он. Ему до меня ли!..
Я знаю.
Меня бы вот так "загоняли!"
Страдаю...
Но все же я пыл раскаянья
умерю:
все будет так, как он сказал мне,
я верю!!!

Солнце встает. Ветерок обдувает
мокрый красный гранит.
Вновь из Москвы я уезжаю.
Жалко, что сердце не сохранит
мига прощания! Но я-то знаю
всю цену этих коротких минут:
мне здесь не жить. Я здесь -- чужая.
Пыл мой смешон и напрасен мой труд.
Нет уж надежд, и мечтаний не стало,
адрес и код мне пора позабыть.
Как это много и как это мало -
взять... и кумира с престола свалить!
Что мне "Ленкома" помпезная пышность?
Просто театр. Аншлаг и поклон.
Но не могу я без трепета слышать
Спасских курантов торжественный звон!!!

Настал в моей жизни решающий миг!
Как сложится дальше -- не знаю пока.
Сижу и листаю девичий дневник -
былое глядит со страниц дневника.
Бывает, увидит девчонка в кино
мужчину иль юношу -- чья в том вина?
Хоть он и женат -- это ей все равно,
и встречи, как воздуха, жаждет она.
Разлука ей в сердце вонзает ножи,
и чувство свое она гордо зовет:
"любовь" -- и попробуй ты ей докажи,
что это не вечно, что это пройдет!
Но как ей увидеть ЕГО не в кино?..
И в чувстве своем она ищет ответ -
увы! все слабеет и гаснет оно,
два года прошло -- и его уже нет.
Признаюсь: и я испытала то чувство,
и тоже Любовью считала его,
и мне без НЕГО было страшно и пусто...
На "Н" и на "К" называли ЕГО.
Но время настало -- и чувство пропало,
исчезло. И, в душу вглядевшись свою,
увидела я, что любви я не знала,
и только теперь -- до безумья - люблю!
ОН сам подошел -- я за НИМ не гонялась,
и мне объяснился ОН в чувствах своих.
Но только сегодня ЕМУ я призналась,
что чувство у нас с НИМ -- одно на двоих!

Хочу тебя нарисовать,
хочу с тобой я танцевать
и о любви тебе шептать,
обнявшись и кружа по залу.
Но суждено мне лишь мечтать!
Я не умею рисовать
и не умею танцевать,
желанье есть -- а толку мало.
Я вновь хочу тебя найти!
Но что-то на моем пути
встает: к тебе мне не пройти!
Я виновата пред тобою!
Вчера ждала до девяти,
не дождалась -- пришлось уйти,
и я прошу тебя: прости!
Прости меня и будь со мною!
Прости, прости меня -- молю -
за косность жуткую мою!
Я все равно тебя люблю!
Что на меня нашло -- не знаю.
Сама себя не узнаю:
сначала на своем стою,
потом ночами слезы лью...
Сама себя не понимаю!
Хотела я тебя забыть,
хотела перестать любить,
почти смогла любовь убить -
казалось бы, чего теперь уж?
Но ожили любовь и грусть!
Тебя ищу, жду не дождусь -
но я панически боюсь,
что ты мне больше не поверишь.
Поверь, любимый, мне, поверь!
Прости меня, открой мне дверь!
Я поняла все и теперь
к твоим ногам упасть готова!
Я жду тебя, к тебе спешу,
я в сердце образ твой ношу.
Мой милый, я тебя прошу:
давай начнем все снова!

Ты видишь мир наивными глазами,
хотя тебе досталось от него.
Побили. Встала -- "искры" пред глазами,
но все же веришь в милости его.
Спустись с небес! Оставь лишь только нитку,
чтобы в мечтах туда вернуться вновь.
А на земле -- который раз попытка
опять платить любовью за любовь.
Но за любовь ли платишь? Ты подумай,
остановись и рассмотри его.
Под оболочкой -- пусто или умно,
или совсем не видно ничего.
Хорош собой, не глуп -- но ты послушай!
Проникни глубже и найди во тьме
во плоть запрятанную плотно душу,
тогда узнаешь ты его вполне.
Тогда поймешь, за что любовью платишь -
за золото или кусочек льда,
останется надолго в тебе память
или уйдет из сердца навсегда.

Татьяна Полянникова

Не знаю даже, что тебе ответить.
Ты пишешь, надо в душу заглянуть.
Стояли предо мной вопросы эти
уже тогда, когда я скользкий путь
не начала, когда еще мы были
людьми, друг друга знавшими чуть-чуть,
когда приличий стену не разбили
и он еще мою не трогал грудь.
Я помню: я -- нагая. Мне не стыдно.
На потолке -- от лампы бирюза,
и так темно -- его совсем не видно,
лишь только в темноте блестят глаза.
Глаза -- не зеркало, глаза - источник света!
Какой-то свет исходит от него...
Я помню ночь и помню утро это:
он спал, а я смотрела на него.
Когда он спит, он кажется усталым,
измученным и старшим своих лет,
лицо -- как ночь! Но утро вдруг настало:
глаза открылись -
мягкий карий свет
из глубины души его пробился
сквозь красноту невыспавшихся век...
Душа -- не лед: лед так бы не светился!
Я верю: он -- хороший человек!
Да, он меня обидел, я упала.
Он меня поднял, руку растянув -
но поднял ведь! А то бы я пропала:
я умерла б от горя, не вздохнув.
Мы -- люди. Всем нам свойственны промашки,
но, к сожаленью, знаем мы не все,
что вроде бы невинные "замашки"
вдруг обернутся сединой в косе,
что вдруг от шутки -- сердце разорвется,
и будет не исправить, не вернуть
того, что нам с таким трудом дается,
что так легко случайно зачеркнуть!
Я верю: это -- глупая ошибка,
она не повторится никогда.
Пройдет гроза, вернется вновь улыбка
в коричневые милые глаза.
Он больше так со мной шутить не будет,
ведь он меня едва не потерял!
Скажу ему, что Юля его любит,
как прежде -- чтобы он не ревновал.

Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
и с мест они не сойдут,
пока не предстанут небо с землей
на Страшный Господень Суд.
Но нет Востока и Запада нет,
что -- племя, родина, род, -
когда сильный с сильным
лицом к лицу
у края земли встает

Редьярд Киплинг

Да, Север есть Север, и Юг есть Юг,
и Киплинг, нет спору, прав -
но время свело их, столкнуло вдруг,
чтоб каждый открыл свой нрав.
Любимый мой с Юга, и с Севера -- я.
На фото мы рядом, и вместе живем.
"Какая красивая пара!" -- друзья
о нас говорят, когда рядом идем.
Как взгляд его ясен и полон огня!
Я нежно за плечи его обняла -
счастливою кажется наша семья...
Когда б она вправду такою была!
Нет дома его -- я тоскую и жду,
но если мы вместе -- мы больше молчим.
Когда же я общий язык с ним найду?!
Ведь, вроде, мы этого оба хотим...
Средь белого дня я внезапно забылась:
застыла и тупо гляжу на тетрадки.
Но если вдруг спросят: "Эй, Юль, что случилось?" -
я тихо отвечу: "Нет-нет, все в порядке..."

Эти волосы в колечках мелких
спутаны, и их не раздерешь -
спутаны, как суть его: вовеки
не решить мне, плох он иль хорош.
Этих глаз никто понять не в силе:
темные -- а свет по ним скользит.
Только что о милости просили -
а уже надменность в них сквозит.
Эти уши маленькие слышат
сотни раз девичьи голоса:
как они поют, как шумно дышат,
как мечтают вслух про чудеса.
Эти губы так пухлы и нежны,
что забыть их я смогу ль едва -
но зато грубы и безнадежны
с этих губ слетевшие слова.
Эти пальцы сильные такие -
могут сжать, да так, что закричишь,
могут гладить -- и в часы ночные
каждый палец робок, как малыш,
что впервые вышел в мир без мамы,
и открытий жаждет, и бежит,
и его улыбке первой самой
блеск восхода радостно вторит.
Эта грудь, вздымавшаяся мерно,
вряд ли сможет дать кому ответ:
есть в ней человеческое сердце,
или же его там просто нет?..
Он теперь не просит не сердиться,
стал чужим -- а был почти родной.
Вы его, девчонки, берегитесь:
он не может верным быть одной.

Кто меня не любил, но кого я любила,
мне взгляните в глаза -- я чиста перед Богом -
и увидите вы, что я вас не забыла:
я вас помню, и я вас жалею... немного.
Вы мне снились ночами и виделись днем,
я была вам готова дать все, что имела...
След глубокий оставили в сердце моем
ваши речи, меня отвергавшие смело -
но оно, изнывая от боли и слез,
оставалось горячим, холодным не стало,
на упрек: "Ты любила, увы, не всерьез", -
отвечая: "Им, верно, любви было мало..."
Не могу ненавидеть, не в силах любить -
что ж, идите, родные, и счастливы будьте!
Только... ЭТИ слова могли вашими быть -
я другому скажу их, уж не обессудьте:
ПОСМОТРИ НА МЕНЯ -- И УВИДИШЬ СЕБЯ,
НЕУДАЧИ ТВОИ -- ЭТО ГОРЕ МОЕ,
И ГРЯДУЩИЕ ДНИ НАС ОБНИМУТ, ЛЮБЯ,
ВИДЯ В НАШИХ ГЛАЗАХ ОТРАЖЕНЬЕ СВОЕ!

Кричали подруги: "Ура!" -
но от глаз их не спрячется
тоска, что меня обожгла.
Я не стану скрывать:
мне щеку подставил вчера
Николай Петрович Караченцов,
чтоб я -- с разрешенья! -
могла его поцеловать.
Достигнута цель моей юности -
страшно наивной,
но чистой -
вот только скажите, друзья,
почему,
добившись всего -
вместо счастья и радости дивной
я чувствую стыд и печаль?
Хоть убей, не пойму.
Я так молода,
что мне ли о юности плакать?..
И взрослым смешно,
с какой стороны ни взгляни -
но тело и душу мою
жизнь отметила тысячью знаков...
Они так малы -
но как много меняют они!
Стоявший на сцене
не думаю, чтоб меня помнил -
но встретить хотел он во мне
не просто восторженный взгляд,
а ум, пониманье...
Но губы фанаточки томной,
коснувшись его,
стерли эту мечту,
превратив обожание в ад.
"Я так ненавижу поклонниц!" -
сказал он однажды.
Его осудить -- проще нет,
но сложнее -- понять,
что после спектаклей, ответив на нежности
каждой,
он вымотан так,
что не мог бы иначе сказать.
"И ты, Брут!" -- кричал его взгляд.
Ах, зачем я посмела
шагнуть к детской цели,
подняв свою наглость на щит!..
Сегодня плохим настроеньем
плачу я за дело -
от прежней мечты
мне остались сомненья и стыд.
Мне хочется лишь повторять бесконечное:
-- Sorry!!! -
чтоб буря в стакане воды
постепенно затихла во мне...
Я -- та, кто не знал никогда
настоящего горя;
того, что действительно страшно,
не видела я и во сне.
Но все же мне грустно -
мне хочется сделать усилье,
чтоб стать снова прежней,
бесстрашной, безгрешной...
И вдруг
мой ангел-хранитель
расправил незримые крылья,
слезу осушая,
прогнав и тоску, и испуг.
Мне тихо шептал он,
что слезы смешны и напрасны,
что, как ни казнись,
ничего не изменит мой стыд.
Меня утешал он,
что тот, чьи глаза так прекрасны,
все сможет понять,
и невольную наглость -- простит.
Так он говорил мне:
"Кто предан единственной музе -
ей предан во всем,
и поэтому -- лучше проснись!
Любовь настоящая
крепче страстей и иллюзий,
ищи среди равных ее -
и не трать свою жизнь!"
Я сделаю так,
и опять измениться -- не страшно мне.
Но все же хочу,
обещанию верность храня,
последний разок посмотреть
на кумира вчерашнего,
хочу обратиться к тому,
кто не вспомнит меня:
-- Услышьте, простите!
Я в прошлом, навек ускользающем,
не в силах оставить
взгляд Ваших расстроенных глаз!
Я больше не вспомню тот день,
когда на экране мерцающем
в каком-то кино
я впервые увидела Вас!..
Злым гением детской болезни
надолго Вы стали,
и только вчера
мы ВМЕСТЕ расправились с ней!
Я Вам благодарна за то,
что в тот вечер Вы дали
мне жизни урок,
от которого стану взрослей.

О, не тужи, но перевороши
золу и пепел, и найди тайник -
родник огня для нового пожара.

Ада Якушева

"Оставь надежду, всяк сюда входящий!" -
начертано над входом в Дантов ад.
Вперед смотрящий, мимо проходящий,
спешит народ куда глаза глядят.
Течет река людская в подземелье
и, как назло, все обойти спешат
художника, что с напускным весельем
пытается прохожих удержать -
и, уходящих, провожает взглядом,
и у соседа просит огонька...
"Художники! Что от людей вам надо?.."
Но может быть, не так уж много, а?
А надо лишь -- найти, чем расплатиться,
и самому себе: "Постой!" -- сказать,
и посидеть спокойно согласиться,
и пять минут не отводить глаза -
и, ваш покой душевный не нарушив
и не заставив нервничать напрасно,
художник вам заглянет чутко в душу
и всем покажет, как она прекрасна.
Пусть не всегда уловит точно сходство -
зато на память даст вам свой автограф,
и карими глазами улыбнется,
оправдываясь: "Я ведь не фотограф..."
Я ухожу, мешать ему устав -
но так хочу сквозь переход гудящий
ему кричать:
-- О, только не оставь
свою надежду ты, сюда входящий!

Устроилась в кресле, надела очки -
и можно считать, что прошел один вечер.
Светильник поет, как за печкой сверчки,
и целая ночь мне осталась до встречи.
А звездное небо за мутным стеклом
сулит журавля за синицу в руке,
и чайник поет непонятный псалом
на странном и булькающем языке.
Гудит в голове самогонный котел,
из строчек разрозненных делая стих,
и сон от меня так далеко ушел,
что даже не слышит призывов моих.
Луной залит город ночной за окном -
недвижен и четок, как будто лубок.
Деревья и люди окутаны сном.
Их сон бережет удивительный Бог.
Любя нас, Он будет испытывать нас,
страдания видя, внимая мольбе...
И все мои мысли в полуночный час
сначала - о Нем,
а потом - о тебе!

Сыну, которого больше нет

Я не забуду тебя никогда,
хоть твоего лица и не знаю.
Боль мою не притупляют года -
нет, я все чаще тебя вспоминаю.
Сжалься, малыш мой! Скажи, что же мне
делать: какими словами молиться,
каяться ли, или плакать во сне -
чтоб твоего прощенья добиться?..
Голос твой не зазвучит в тишине,
не засмеется, не хмыкнет упрямо.
Ты не разбудишь меня при луне
звонким призывом капризным: "Мама!"
Вместе с тобой мы не встретим рассвет,
в кудри твои я лицом не зароюсь...
Вот уже десять лет тебя нет,
но все никак я не успокоюсь.
Только сама виновата я в том.
Видел бы ты, кем стала я ныне!
Я -- истеричка с пустым животом,
больше похожим на почву в пустыне.
Карие глазки твои, твои сны,
смуглая кожица, пухлые губки -
стерты с лица Земли, унесены
ветром жестоким сквозь тонкую трубку.
Я -- твоя мать!.. Я - убийца твоя.
Больше не будет детей у меня.