Часть первая |
Уже минула полночь, а Ромул и Рем все еще спорили на кухне, около чанов с горячей водой, за которыми, вопреки всем ожиданиям, никто еще не пришел, чтобы отнести в комнату наверху. Буря немного успокоилась, но ветер по-прежнему грохотал ветвями деревьев за домом.
- Ты уверен, что тебе понравится быть негро г'сподина Маллигана? - в десятый раз переспрашивал Рем старшего брата.
- Я очень люблю Канаан, и верно, что хозяин здесь хороший, - хвастливо отвечал Ромул. - Но верно также и то, что г'сподин Маллиган будет не менее хорошим хозяином.
- Он отвезет тебя в Трините и продаст на плантации резать тростник, вот что верно! - возразил Рем.
- И вовсе ты ничего не знаешь, грязный негро! - артачился брат. - Г'сподин Маллиган скоро купит питомник негро с дюжиной девок, которым, конечно, понадобится такой парень, как я. Г'сподин Маллиган сразу увидел, что я смогу стать у него хорошим производителем!
- И я тоже могу! - сказал младший.
- Ты не можешь ничегошеньки, нечисть! - взвизгнул Ромул. - Торговец даже не посмотрел на тебя. Во всяком случае, ты ему не нужен. Он подумал, верно, что я и один смогу очень хорошо покрыть всех его девочек!
Величайшее замешательство все еще было написано на лице Рема, когда вошел старый Улисс. В доме началось оживление. Цезарь только что передал Улиссу приказ хозяина закрыть мальчишек в конюшне. Это оскорбило старого раба. Не для того он столько лет выслуживался и проявлял свои таланты, чтобы сейчас тащить на конюшню этих сволочных негритят. Его место было рядом с хозяевами - следить за их очагом, готовить им пунш, спать перед их дверью.
- Послушайте, негро! - закричал он на детей. - Довольно забивать себе головы бредом сивой кобылы и трещать, точно старые сороки, когда хозяин приказал, чтобы все негро были заперты нынче ночью! Или вы не знаете, грязный черный сброд, что хозяйка вот-вот родит своего малыша?
Ромул прыснул и зажал рот рукой. Отсмеявшись, он гордо прошептал:
- Хозяйка, она вся перепахана изнутри, так сказала барышня Лукреция. Ее живот внутри похож на перекопанное поле, на котором больше не вырастет ничего хорошего.
- Вот подожди, я передам твои слова хозяину, - проворчал Улисс. - Увидишь тогда, как он прикажет распахать твою шкуру!
- Хозяин уже думать забыл обо мне, - возразил Ромул. - Он продал меня г'сподину Маллигану для питомника.
Старый раб грубо расхохотался:
- Питомник у этого незнатного белого! А! Хотел бы я посмотреть на него! У этого торговца никогда не было ни акра собственной земли. Он просто-напросто грязный продавец негро, да! И потом, где он будет его делать, этот свой питомник? Он никогда не был господином и никогда им не станет! Простой торгаш, вот кто он такой. А тебя он отвезет в Трините, приклеит тебе на шею недоуздок и продаст, едва сойдется в цене! И ты будешь резать тростник с кучей грязных негро, ужасно черных и ужасно вонючих. Вот что он с тобой сделает, негро!
Не слушая больше возражений Ромула, который не поверил ни одному слову из сказанного и продолжал кичиться своими мужскими достоинствами, он поволок братьев под порывами ветра в конюшню, где и запер.
Теперь ему оставалось дойти до кареты господина Дебрея и разбудить спавшего там негра, приставленного обслуживать боевого петуха. Одна мысль о том, что ему придется подойти к кожаной сумке, где сидел воинственный Драк, наполняла Улисса страхом. Он не понимал, как господа могли решиться именно этой ночью напустить пернатого убийцу, славившегося по всей колонии числом своих побед и величиной ставок, на Черного Жака, петуха-чемпиона Деспанов.
- Уверен, это принесет несчастье Канаану, вся эта кровь, что потечет из проклятых птиц! - брюзжал старик, шлепая в темноте по грязи в поисках кареты.
В конце концов, он наткнулся на нее перед самым домом, под громадным древовидным кактусом, возвышавшимся в центре лужайки. Когда Улисс снова вошел в вестибюль, его сопровождал заспанный "сеттер" ("петушиный раб") Дебрея, несший подмышкой знаменитую сумку с Драком. Петух возился и кудахтал от нетерпения и гнева.
Атмосфера в гостиной весьма изменилась. Она сильно накалилась, и, по всей видимости, никому в ней уже не было дела до того, что в комнате наверху рожает женщина. Сидя в креслах перед гудящим, пышущим жаром камином, вытянув к нему ноги, господа спорили с бокалами в руках. Уже вдрызг пьяный, Дебрей яростно поддерживал бунт в британских колониях.
- Я не вижу причины, по которой мы не поступаем здесь, как британские повстанцы, - кипятился он. - Отделение от метрополии - единственное средство сохранить у нас прежний порядок вещей.
Давид был едва ли не единственным белым в колонии, не желавшим вкладывать свой капитал в подготовку бунта.
- Исход этой войны будет таким же, как и всех других мятежей, - сказал он. - Война, какой бы она ни была, всегда высвобождает течения, которые, возникнув один раз, уже никуда не исчезнут и как раз-таки сделают, чтобы порядок вещей больше никогда не стал прежним.
- Вы всегда думаете только о последствиях! - вскричал старик. - Все ж таки надо учитывать и другие вещи!
- Ах, да! и какие же?
- Ну... - произнес Дебрей, потеряв нить. - Другие вещи, такие, как... как законные человеческие стремления, например!
- Все это вздор! - заявил Маллиган, смеясь. - Законные человеческие стремления, как Вы их называете, никогда не идут выше и дальше жажды денег или хорошенькой попки! А что касается бунтов и боев, лучше займитесь петушиными!
- Вот это верно! - подхватил Давид. - Ставлю сто ливров, что мой Черный Жак уничтожит Драка.
- Пари! - взвыл Дебрей. - Где и когда Вы хотите!
Он не переставал сердиться с того момента, как были задеты его взгляды на английские бунты. Он страстно желал еще пунша. Заметив, как старый Улисс осторожно проскользнул в комнату, он осыпал его ругательствами. А! посмотрим же, есть ли здесь хоть один авторитет, перед которым он должен склоняться! Но в глубине души ему так не хотелось, чтобы Драк сражался именно здесь. Не то чтобы он как-то опасался за исход схватки, но ему было страшно стать невольной причиной кровопролития в доме, где рождается ребенок.
Этот страх закружился в его мозгу водоворотами суеверной тревоги. Он хотел бы поделиться своими чувствами с Давидом, но не имел ни малейшего представления о том, как их выразить.
В зале, лишенной притока свежего воздуха, атмосфера сделалась необычайно тяжелой. Дым от сигар стлался вдоль темных стен и окружал портреты туманным ореолом. Хрусталь и полировка мебели и паркета отражали красноватые блики свечей.
По приказу Давида Цезарь освободил от мебели центр комнаты. Стремясь предупредить желания хозяина, старый Улисс быстрее молнии кинулся на кухню - приготовить свежий пунш.
- Хорошо, так пойдет, - одобрил Давид. - Теперь пусть сходят за петухами!
- Вот уже несколько часов Драк лежит в моей карете, - буркнул Дебрей. - Уверен, что он совсем окоченел!
Он неподвижно сидел в кресле, уткнув дряблый подбородок в морщинистые руки, вперив мутный взгляд в ковер, на котором вот-вот должны были встретиться птицы, и словно весь горький опыт, все узнанное и приобретенное им за долгую, вечно отягощенную долгами жизнь, лежало перед ним на этом ковре. И вдруг ему послышались звуки, заставившие его встрепенуться, как от толчка, потому что показались ему предзнаменованием того, что сегодняшний вечер принесет горе. Он подскочил, услышав, как в доме хлопнула дверь и в то же мгновение над их головами глухо разнесся шум бега. Но как только Жюлиус собрался вслух обратить на это внимание, он ощутил устремленные на него взгляды других. До него медленно дошло, что Давид отдает ему мысленный приказ. Это было очевидно по выражению лица Деспана, на котором под прикрытием маски равнодушия играли неуловимые и противоречивые чувства.
Подчиняясь немому приказу, Дебрей опустил голову и промолчал.
- Вы тоже хотите заключить пари, Маллиган? - спросил Давид.
Сколько Маллиган помнил этого человека, впервые голос Давида не казался уверенным. Через мгновение торговец отвел глаза.
- Нет, спасибо, господин Деспан, - сказал он.
И внезапно почувствовал облегчение: вся скопившаяся за это время горечь оставила его под натиском уверенности, что шум двери и звук шагов через весь дом наконец-то подтвердили безумную мысль, посетившую его в начале вечера.
- Сто ливров - слишком много, это чересчур для меня, - добавил он.
- Особенно на таком простом состязании, - проворчал Дебрей. - Наши петухи никогда не смогут драться с полной отдачей в этой задымленной комнате. Почему бы лучше не организовать настоящий бой завтра?
- Мы заключили пари, - напомнил Давид. - Соблаговолите отдать распоряжения Вашему сеттеру.
Раб, приставленный к Драку, только что вошел, подталкиваемый старым Улиссом. За ними показался Цезарь, несший сумку с Черным Жаком. Понадобилось всего несколько секунд, чтобы сеттеры заняли места в противоположных углах ковра и приготовились открыть свои сумки.
Приказ представить петухов отдал Давид. Черный Жак был темен, как смола, Драк - красен, как огонь. Это были две великолепные птицы-смертники, их неподвижные глаза горели гордыней и ненавистью, шпоры поблескивали превосходно заточенными серебряными когтями.
- Пускайте! - крикнул Давид.
И моментально начал считать. Первые мгновения петухи стояли неподвижно, оглядывая друг друга. Драк крепко вцепился в ковер когтями и медленно раздувался, топорща перья, не сводя оценивающего взора с огромной массы Черного Жака.
На счет "пятнадцать" они все еще не пошевелились.
- Ну же, ну! - зарычал Дебрей. - Чего ты ждешь, Драк!
Весь охваченный страстью предстоящего боя, он как будто перевоплотился в своего чемпиона и ощутил его силу, ум, ненависть и отвратительную гордыню. Эта гремучая смесь клокотала и кипела во всех сосудах его старого тела.
- Ну же, Драк! Пронзи его!
Внезапно, одним прыжком, оба петуха ринулись друг на друга. Их подрезанные крылья со свистом рассекли воздух, бешено закружились сверкающие перья. Дым и пламя свечей заколебались в поднятом ими вихре. Танцующее пламя очага нарисовало на стенах тень Драка. Он поднимался с ковра.
- Да, давай! Вставай сейчас же!
Один лишь Давид заметил Лукрецию, проскользнувшую в приоткрытую дверь. Потому что он уже много часов ждал этого. Потому что, на его взгляд, это было единственное движение в комнате, достойное внимания.
Поймав устремленный на нее взгляд хозяина, негритянка улыбнулась. Она сделала легкий и робкий реверанс, не лишенный грации, несмотря на внушительный обхват ее стана. Потом не спеша вышла в коридор.
Давид последовал за ней. То, что сообщила ему Лукреция, как нельзя лучше отвечало его ожиданиям. Он поблагодарил ее набором стандартных любезных фраз и не торопясь вернулся в гостиную. Самый великий его замысел был наконец реализован. Никто и ничто не сможет отныне противостоять тому, что за ним последует.
"Если б я только осуществил этот план пятью годами раньше!" - с досадой подумал он. Это не было горьким сожалением об упущенной блестящей возможности - однако за истекшие короткие мгновения он осознал, что потерял драгоценное время. Он неизбежно старел. Счастливая весть, только что принесенная Лукрецией, уже отдалялась от него. И этот неумолимый бег никогда не остановится... Сердце Давида болезненно сжалось при этой мысли. Она заставила его почти скорбеть.
Но вскоре некое другое чувство, более сложное, затмило для него мгновение отчаяния. Впервые он подумал о только что родившемся ребенке, как о своем сыне. Он ощутил смесь горечи и признательности.
- Мой сын родился, - объявил он.
Ему пришлось повторить это, повысив голос: захваченные азартом боя, гости не обратили на него никакого внимания.
- Мой сын родился! - выкрикнул он, теперь уже так отчетливо и сурово, что все присутствовавшие обернулись к нему.
- Сын? - спросил Дебрей. - Действительно сын?
- Да, - ответил Давид.
Он хотел еще что-то добавить, но не успел. В то короткое мгновение, что гости отвлеклись на него, петухи снова сшиблись. Они коснулись друг друга в воздухе, и Драк, взлетевший чуть выше соперника, внезапно получил возможность нанести свой коронный удар. В воздухе словно сверкнула молния из голубоватого металла. Потом на ковер упал Черный Жак. Шпора пронзила ему шею и, выйдя с другой стороны, глубоко пропахала ковер. При виде потока крови, брызнувшего из смертельной раны его врага, Драк засвистел от гнева, как змея.
- Проклятый подонок, сволочной негро! - заорал Дебрей на своего сеттера. - Неужели ты не мог помешать?
Он не смел даже взглянуть на Давида.
Разглядев наконец ужасную сцену, тот слегка побледнел. Вид крови заставил его содрогнуться, но он быстро взял себя в руки и заставил себя смотреть на своего петуха, который бился в предсмертных судорогах на ковре. Было странно, непривычно и тревожно осознавать, что непостижимое чудо жизни прямо на глазах покидает молодое, сильное тело.
- Я в отчаянии, - процедил сквозь зубы Дебрей. - Это случилось по вине моего подлого негро.
Он вздохнул и внезапно повысил голос:
- О, но Вы можете быть уверены, что я сдеру ему всю шкуру со спины, и не позднее, чем завтра утром! - и пригрозил своему рабу, онемевшему от ужаса:
- Слышишь, эй, ты? Думаю, будет неплохо, если я вырву у тебя кусок твоей грязной черной кожи!
На самом деле, он не был разгневан. Но пытался казаться им с такой учтивостью и самоуничижением, что в голосе его зазвучали слезы, когда он заговорил снова:
- Черный Жак, должно быть, отвлекся на звук Вашего голоса, Давид! Значит, поединок не был честным.
Давид ничего не ответил. Он был все еще заворожен видом вытекающей крови. Маллиган тоже хранил молчание. Его нисколько не интересовало и не огорчало случившееся с петухом. На его лице не дрогнул ни мускул, но он почти задыхался от серьезности тайны, в которую он только что проник, и от непостижимой величины своего собственного пробуждавшегося аппетита.
- Мои поздравления, господин Деспан! - внезапно воскликнул он. - Также и Вашей жене!
Давид поблагодарил, затем попросил гостей следовать за ним в вестибюль.
- Подождите меня здесь, - сказал он, подойдя к лестнице.
Они видели, как он поднялся на второй этаж, открыл и захлопнул за собой дверь в комнату Марты. Они не расслышали, о чем именно говорили мужчина и женщина, на долю которых только что выпало великое счастье рождения наследника. Но они могли угадать, о чем шла речь, слыша четкие ответы Давида: Марта, конечно, отказывалась сейчас принять их. Зато она не воспротивилась просьбе мужа показать им ребенка.
Прошло еще несколько минут, и Давид снова вышел на лестницу. Он выглядел довольным и совершенно успокоился. За ним спускалась Лукреция, неся ребенка в кружевном гнездышке. Это был красивый мальчик весом восемь фунтов, с черными волосами и большими карими глазами. Он был похож на своего отца так, как только может быть похоже на кого бы то ни было человеческое существо нескольких минут от роду.
- Как себя чувствует Ваша жена? - спросил старый Дебрей, снова задрожав от волнения, когда Лукреция передала ему свою драгоценную ношу.
- Ей хорошо, - сказал Давид. - А мы с вами сейчас окрестим этого ребенка.
- Здесь? Прямо сейчас?
- Это его дом, он должен получить здесь свое имя.
- Но... Вы уверены, что это правильно? Я хотел сказать, законно? - прошептал Дебрей севшим от волнения голосом.
- А почему незаконно? - вмешался стоявший сзади Маллиган. - Насколько я знаю, нет большой разницы между крещением белого и негро! Я лично знавал многих хозяев, которые крестили вот так, у себя.
- Согласен, - сказал старик. - Но кто будет произносить молитву?
- Я, - ответил Давид.
- Так Вы знаете ее?
- Какая разница? Это всего лишь слова, что они могут изменить?
Сказав это, Давид приказал Лукреции принести стакан воды, и, когда она выполнила распоряжение, добавил:
- Здесь вполне подходящее место, и все пройдет хорошо. Соблаговолите преклонить колени.
Гости молча подчинились. Давид и Маллиган встали по правую и левую руку от Дебрея, державшего ребенка, а негры - поодаль от них, в вестибюле.
- Мы предстали пред Тобой, Господи, чтобы окрестить моего сына Жоаля, - медленно импровизировал Давид. - Просим Тебя даровать ему долгую радостную жизнь и счастливую старость. Благослови это крещение, Господи, соделай его законным и действительным... И благослови всех нас, включая этих негро, стоящих там.
Он зачерпнул ладонью немного воды и окропил лобик малыша.
- Аминь! - пропели негры.
- Аминь! - повторил он.
Все поднялись, и Деспан торжественно произнес:
- Благодарю Вас, Дебрей. Вас тоже, Маллиган. Теперь вы можете вернуться к себе. Я надеюсь, скоро все узнают, что вы первыми видели моего наследника.
Внезапно он рассмеялся, открыто, от всего сердца, словно отпустив тормоза, которыми до сих пор инстинктивная вера сдерживала его. На его лице снова появилось удовлетворенное и самоуверенное выражение богатого землевладельца.
Мужчины вышли на крыльцо. Буря удалялась к западу. Перед ними, в холодной темноте ночи, последние капли падали с листвы.
- Сходи за фонарем и проводи этих господ до их карет, - приказал Давид Улиссу.
- Да, г'сподин, сейчас! - вскричал раб.
Он тоже был счастлив - оттого, что не позволил очагу угаснуть, что вовремя приготовил пунш, и что ему, а не Цезарю, поручили проводить посетителей. Но более всего он был счастлив тем, что хозяин упомянул его в своей молитве - его, простого негра.
А на Давида навалилась усталость. Он неясно чувствовал, что желает еще чего-то, однако не мог понять, чего. Хотелось ли ему остаться одному, или же побыть с ребенком, которого уже унесла Лукреция?.. Он наскоро пожелал доброго пути своим гостям и повернулся, чтобы войти в дом. Но тут он заметил в тени крыльца Цезаря и не удержался от вопроса:
- Медея?
- По-прежнему в закроме для маиса, г'сподин, - машинально ответил раб.
Несмотря на то, что они инстинктивно понизили голос, Маллиган все ясно расслышал. Не подавая вида и не оборачиваясь, он продолжил путь вниз по ступеням крыльца, бок о бок со старым Дебреем.
- Мне кажется, небо наконец-то исчерпало все свои запасы воды, - заметил он, когда они пересекали аллею, направляясь к кактусу.
- Да, дождь, кажется, перестает, - заключил Дебрей. - И все-таки надо бы мне взглянуть на мою ложбину.
- У Вас никогда не вырастет ничего хорошего в Вашем углу, - сказал Маллиган. - Самое лучшее, что Вы можете сделать с Бриаром - это начать разводить там негро. Это выгодно и недорого, достаточно лишь понимать в этом толк.
Он помолчал и, поскольку старик, казалось, не собирался ему отвечать, задал вопрос:
- Что Вы думаете о нашем с Вами сотрудничестве, г'сподин Дебрей? У Вас есть земля, а у меня - опыт работы с негро...
- Откровенно говоря, об этом не стоит и думать, - отрезал Дебрей.
Они добрались до своих карет. Капли воды упали с кактуса прямо на Жюлиуса, пронизав его холодом, и старик выругался.
- Кто такая Медея? - тихо спросил Маллиган.
Дебрей не сразу понял его вопрос. Он продрог, да и опьянение давало себя знать, заставив его ощутить в голове болезненную пустоту.
- Что Вы говорите, Маллиган?
- Эта Медея? Собственно, что она есть?
- Ах! Она! - произнес Жюлиус. - Ну-ка, подождите... Это же сожительница Давида!
- Негритянка, которая, должно быть, чертовски мила и хорошо сложена, не правда ли, г'сподин Дебрей? - игриво усмехнулся Маллиган.
- Да, уж поверьте! - в тон ему ответил Дебрей. - Конечно же, Деспан не потащит себе в постель нивесть какую черномазую!
- Я в этом убежден, - продолжал Маллиган. - Эту Медею я представляю себе юной, стройной... Арестуйте меня, если я ошибаюсь, но я готов поклясться, что она должна быть очень светлокожей.
- Именно, в точности такая она и есть, эта девка, - подтвердил Дебрей, забираясь в карету.
Он со вздохом облегчения плюхнулся на сидение.
- Медея? - вдруг повторил он. - Но, в конце концов, чего ради мы говорим об этой негритянке?
- Ба! Да просто так, г'сподин Дебрей, - тихо ответил Маллиган.