Галопом, но не по Европам
или Путешествие в Архыз

Ю.Л.

Весь мир уместился в твои глаза!

Наше настоящее безоблачно и сияюще, как их серо-голубая радужка, а все прошлые беды и размолвки сжались в ее темный ободок - мы помним о них, но настоящее все равно ярче! И темно, бездонно, непредсказуемо, но с искоркой надежды смотрит будущее из твоих зрачков.

3 января
Сквозь снежную пелену стремительно теплеющего дня мы ввинчиваемся в толчею Курского вокзала. Я никогда здесь не была раньше и тут же теряю чувство направления. Тебе приходится, хмурясь и расталкивая встречных, тянуть меня на буксире, в прибавку к неподъемной сумке на бесполезных по снежной каше колесиках. Но наконец, последний рывок вверх по лестнице - и вот он, наш поезд! Уже разводит пары. Конечная станция - Нальчик, нам сходить гораздо раньше: в Невинномысске. Когда-то я пыталась выяснить, почему так странно называется этот город, но не слишком до многого докопалась: через город текут реки Кубань и Большой Зеленчук, и один из берегов образует мыс Невинный... Смутно и непроверенно предположение, будто на этом мысу убивали непорочных девушек и бросали в воду.

- Да вот ведь!.. - с непонятным мне выражением лица произносишь ты. То ли тебя пугает история вопроса, то ли ты удивляешься, кто и зачем творил в далеких южных краях такие зверства, то ли ты в очередной раз поражен моей дотошностью.

Я вопросительно поднимаю брови, и тут нас ослепляет фотовспышка: девчонки-провожатые удачно подловили кадр и радостно смеются.

- Да ну... не люблю я это дело - фотографироваться, - отступая в тень газетного киоска, сообщаешь ты.

Но не тут-то было! Неугомонные девчонки полны решимости во что бы то ни стало «добить» пленку в моем фотоаппарате, чтобы отправить нас в Архыз снимать красоты зимних гор, так сказать, с чистого листа. И мы оказываемся словно бы под фотообстрелом настоящих папарацци. Вспышка выхватывает из ранних сумерек бежево-зеленый бок поезда, нашу хохочущую компанию, перебранку южных пассажиров с проводницей соседнего вагона... Я лихо сбрасываю с плеча лямку чехла гитары, отчего едва не попадаю грифом по лицу одной из «фоторепортерш» - и застываю на пленке с зажмуренными от ужаса глазами и разинутым ртом. Ты хлопаешь себя по карманам в поисках сигарет и все прикидываешь, куда бы скрыться от всевидящего ока объектива... Но вот пленка заканчивается, и мы сверяем часы: до отправления считанные минуты, пора грузиться в вагон! Новая фотопленка подоспела как раз вовремя, «долгие проводы - лишние слезы», чмоки, вздохи, напутствия, обещания... Темный туннель вагонного коридора... Поезд трогается.

В тусклом свете «экономичного» режима работы ламп наша сумка взлетает под потолок, на третью полку: что поделаешь, поезд южный, багажные места под сидениями переполнены.

- Забросить-то можно, а вот снимать обратно как будете? - беспокоится попутчица.

- Ничего, сила тяжести поможет, - храбро заявляю я.

- Главное - чтобы не на голову, - ты косишься наверх и вдруг щелкаешь зубами, будто желая меня укусить. Я принимаю игру и шутливо пугаюсь в ответ.

Время уже к ужину, а мы толком не обедали - и еле дожидаемся, пока проводница раскочегарит титан. Ложечки позвякивают в стаканах с чаем, я самозабвенно вылизываю крышечку йогурта, а ты со вздохом принимаешься за холодную пиццу. Я отказываюсь от ее половинки, а ты, будто в отместку, - от моего банана. Чай обжигает нёбо, ты смотришь на меня серьезно и сочувственно, и я тону в твоих глазах.

Пока я отношу в мусорку отходы нашей нехитрой трапезы, ты успеваешь позаботиться о постели и торжественно вручаешь мне пакет с надписью: «Северо-Кавказская железная дорога». Свой такой же пакет ты небрежно закидываешь на верхнюю полку. Поворачиваешься ко мне:

- Спать будешь? - и, не дожидаясь ответа, достаешь сверху скатанный матрас.

- Ладно, я пока в душ, - я вешаю на шею полотенце и лезу в рюкзак за прозрачной косметичкой с мылом, пастой и проч.

- Х-м, - удивляешься ты.

- Ну, это я так выразилась! - отмахиваюсь я и шлепаю в дальний конец вагона: в ближнем не закрывается дверь.

Когда я возвращаюсь, постель мне уже готова, ты сидишь за столиком и читаешь. Я вытягиваюсь у тебя за спиной, чувствую коленями тепло твоего бедра, пытаюсь отвлекать тебя разговорами, но ты отвечаешь односложно и неохотно, и я проваливаюсь в свои мысли, а оттуда незаметно в сон...

Ночь. Поезд долго стоит на станции со странным названием Лиски. Я просыпаюсь - тебя нет. Заглядываю наверх - твоя постель так и не раскатана, в пакете с бельем нехватает только полотенца. Я раздумываю несколько минут, прежде чем бежать тебя искать, постепенно соображаю, что во время стоянки туалеты закрыты, а значит, ты не там. Пробираюсь в дальний тамбур, где все обычно курят - там несколько полуночников, но тебя нет. Бегу, уже пугаясь, в ближний тамбур, где купе проводницы - и через окно замечаю тебя. Ты куришь на улице, без куртки, без шапки, попинываешь колеса поезда, будто своего автомобиля. Я скатываюсь по узкой железной лесенке и, дрожа от холода, пытаюсь повиснуть у тебя на шее - но ты перехватываешь сигарету изо рта рукой и вместе с клубом дыма посылаешь мне «воздушный укус». Смеешься, и я, стуча зубами, тоже смеюсь, потом спрашиваю:

- Ты почему не спишь?

- А не хочется мне... Вроде и зеваю, и глаза закрываются - а вот поди ж ты...

- Брр... - содрогаюсь я. - Тты только не-не отстань от поезда, ла-ладно?

- Не бойся! Иди-ка ты лучше в вагон, простудишься...

- Есть, товарищ командир! - бодро рапортую я, с сожалением отрываю от тебя взгляд и скорей возвращаюсь в тепло.

4 января
Утро. Станция Россошь. За окном весна - не весна, но не зима точно: снега нет, перрон влажно блестит, с неба, кажется, тоже сыплется морось. У вагона толпятся желающие что-нибудь продать пассажирам. Ты проталкиваешься сквозь поток стремящихся глотнуть свежего воздуха - в вагоне жуткая духота - и устало опускаешься на мою полку. Ты всю ночь простоял/просидел в коридоре у купе проводницы, но по-прежнему отказываешься спать.

- А ты поставь себе чатовский статус «Я валяюсь» - пусть и не уснешь, зато хоть глаза отдохнут! - предлагаю я.

- Ну, мы же не в чате...

- А ты все равно поставь... м? - я легонько бодаю тебя головой в плечо.

- М-м, - отказываешься ты, и мы оба расплываемся в улыбке, вспомнив анекдот о том, как вымерли динозавры.

Ты всеми силами борешься с дремотой и наконец соглашаешься прилечь. Теперь я сижу спиной вплотную к твоей ноге и делаю вид, что читаю. Сопротивление твоего колена постепенно ослабевает, я смотрю на тебя и вижу, что ты все-таки задремал. Попутчицы с аппетитом обедают. Я тихонечко улезаю на твою верхнюю полку и там, согнувшись в три погибели и то и дело стукаясь о третью полку, раскатываю и стелю постель.

С верхней полки мало что видно в окно, но все равно можно понять, насколько далеко позади осталось заснеженное Подмосковье. Снег лежит редкими пятнами на бурой, желктой, а кое-где даже и зеленой траве только за городом, верхушки пирамидальных тополей тонут в тумане. На станциях рельсы обступают невысокие, одно-двухэтажные беленые, кирпичные или крашеные в разные цвета домики. Все вокзальные здания, как на подбор, - свежеокрашенные, бело-розовые, желто-белые или по-украински желто-голубые. Туман - главное, что видно в окно, будь то на станциях или между ними. Покосившиеся, темные от сырости и старости деревянные заборы соседствуют с высоченными кирпичными стенами. Снег то смелеет, покрывая почти полностью дороги и крыши, то робко белеет лишь в тени под деревьями, то исчезает совсем, и мы не можем решить, куда же все-таки попали - в весну или в осень. А попутчицы говорят, что и не весна это, и не осень, но - Ростовская область!

- Да вот ведь... - снова произносишь ты.

За станцией Миллерово начинаются дожди, туман рассеивается и окончательно пропадает снег. Проводница наконец-то выключает отопление, и мы перестаем ощущать себя рыбами, выброшенными на сушу. Дождь за окнами постепенно стихает, а может быть, это мы выехали из-под тучи. Мимо бегут зеленые озимые поля, рощицы - кое-где даже березовые! - и отдаленные лесистые холмы. Темные ветви деревьев воздеты к сумрачному небу в застывшем танце, а, быть может, молитве...

Как же долго тянется дорога!! Мы пытаемся попеременно читать, спать, есть, перебрали все возможные при посторонних темы разговоров. Я попробовала даже обвязывать кружевами носовой платок, но на верхней полке это неудобно, толком не сядешь, а тебя наверх тоже не отправить - ты слишком часто ходишь курить. Глаза у тебя уже темно-серые, будто в них переселилась из заоконья грозовая туча.

- Вот за что я не люблю поезда... - ни к кому не обращаясь, роняешь ты.

В поисках способов убить время мы не замечаем, когда же именно возвращается зима. Около трех часов дня постепенно темнеет, проводница зажигает лампы - и мы, взглянув за окна, снова видим снежное царство. Прохлада в вагоне становится уже ощутимой, но мы этому только рады... возможно, пока.

На станции Лихая вагон наводняют коробейники. Предлагают сумки и халаты, пуховые платки и шали, наборы стаканов и фарфоровые сервизы. Проводница гоняет их едва ли не тряпкой, как мух, но кое-что продать им все же удается. Не нам - мы решили играть в гляделки и окружающий мир воспринимаем исключительно на слух. Я смотрю тебе то в один глаз, то в другой - но ты восклицаешь: «Э, нечестно!» - и я перевожу взгляд тебе на переносицу, так видно оба глаза одновременно. Поезд трогается, проводница, ворча, затевает уборку, и...

- Апчхи! - мне приходится сдаться.

- То-то же! - смеешься ты.

Я тоже смеюсь, хоть и проиграла. Мы играли не на интерес, так что я ничего не теряю. А чих, если только он не от простуды, всегда поднимает мне настроение - неважно, кто чихнул: я сама или кто-то другой.

В Новочеркасске поезд почти не задерживается.

- Скоро Ростов, - с облегчением вздыхает старшая из попутчиц.

Мы недоуменно переглядываемся. Так это все до сих пор Ростовская область?! Да, правильно пели когда-то, воистину широка страна моя родная!

Рваный снежный ковер за окнами голубеет, затем синеет под все темнеющим небом. Свет в вагоне становится чуточку ярче. Ты продолжаешь рекордными темпами опустошать сигаретную пачку, я - валяюсь, ненадолго засыпаю и снова просыпаюсь. Вспоминаю о недообвязанном платочке...

- Сейчас у тебя статус «Я - бабушка», - с улыбкой замечаешь ты.

- Хихикс!.. - отвечаю я.

- ...хихигрек, - подхватываешь ты, и я легонько отшатываюсь от твоего «воздушного укуса».

Ростов-на-Дону надвигается уже в полной темноте - первый большой город на нашей памяти. Светятся окнами многоэтажек пригороды, моргают желтые и синеватые огоньки далеких уличных фонарей, проносятся яркие вывески. Снега в городе почти нет или мало, и только фонари пробивают вязкую ваксу позднего вечера. Поезд все не спешит сбавлять ход, и мы недоумеваем: неужели не будет остановки? Да нет же, не может не быть!

Наконец, состав начинает замедляться. Многие пассажиры уже задают храпака, некоторые - торопливо укладывают вещи, одеваются по-зимнему. Мы тоже накидываем: ты - куртку, я - пальто, и потихоньку двигаемся в тамбур. Пора поразмять ноги, да и сигареты у тебя уже почти закончились.

В вокзальном киоске с ярко освещенными рядами зеленых, коричневых и прозрачных бутылок ты пополняешь запасы курева, берешь по пиву мне и себе. Хоть снега и нет, но чувствуется, что температура вокруг минусовая. И все же по сравнению с московскими предновогодними морозами здешняя погода даже приятна. Мы стоим на перроне, не спеша прихлебываем холодное горьковатое пиво и с наслаждением вдыхаем особый вокзальный запах, смесь угля, дыма и колесной мази.

- Мне так нравится этот запах - дорожный! - не выдерживаешь ты.

- И мне тоже!.. - ты угадал мои сокровенные мысли!

Вокруг на полтора тона ниже, чем Москва, шумит город, покрикивают пассажиры и носильщики, раздаются объявления о поездах.

- Э?.. Не понял... - ты первый замечаешь, что наш с тобой поезд «Москва-Нальчик» из сорок первого внезапно стал сорок вторым.

- Я тоже что-то не очень... - на самом деле, я сбита с толку не меньше твоего.

- Да он уже давно сорок второй, еще с Тулы, - лениво, как нечто само собой разумеющееся, поясняет проводница.

Мы снова удивленно переглядываемся.

- А мы Тулу проезжали?

- И не заметили... - расстраиваюсь я.

- Ну и фих с ней! - обрубаешь мое самоедство ты.

Поколебавшись, я соглашаюсь и ласково трусь головой о твое плечо.

- Мяфк! - довольно отвечаешь ты.

Когда огни Ростова остаются позади, смотреть в окно уже нет смысла. Снега мало, нет никаких источников света, за стеклами почти непроглядная мгла. Ты снова зачастил в тамбур курить, я отлежала уже все бока и растеряла последние остатки сна. Пытаюсь пересказывать тебе папин роман о полете в антимир - ты слушаешь вполуха, больше из вежливости. Я уже не знаю, что придумать, и мы, не сговариваясь, утыкаемся в книги - каждый в свою.

Вдруг - остановка в чистом поле! Кругом рельсы, рельсы, и никаких опознавательных знаков.

- Что за станция? - интересуешься ты, и кто-то отвечает:

- Тихорецкая.

- Не та ли самая?.. - вздрагиваю от догадки я и пытаюсь напевать:

«На Тихорецкую состав отправится,
Вагончик тронется - перрон останется...»

Вздыхаю тяжко и возвожу очи горЕ - где-то там в дебрях багажных полок моя гитара?..

Ты перехватываешь мой взгляд и отрицательно качаешь головой:

- Тише... дети спят.

И правда, детского населения вагона что-то давно уже не слышно...

- А такая тоже песня есть! - я показываю тебе самый кончик языка. И получаю в ответ «воздушный укус»!

Пассажиров в вагоне становится все меньше. Через два часа нас покидает младшая попутчица, еще через час - старшая. Две бабушки, одна - тучная, седая, как лунь, хохлушка, другая - темнолицая высохшая кабардинка, обе едущие «до упора» - в Нальчик - становятся нашими соседями. Пытаются выяснить наши планы на общее будущее, мы отвечаем, как только можем, уклончиво. Мы сами еще не знаем ничего - так что же рассказывать другим?

Не спать все труднее. А спать нельзя! Наша остановка совсем уже скоро. Ты перетаскиваешь все вещи вниз, я торопливо одеваюсь в зимнее. Сколько минут стоим? Кто-то вместо нас задает этот вопрос проводнице, и мы с облегчением слышим: двадцать. Нам хватит! В Невинномысске сходят, кроме нас, всего две пары. Мы пропускаем их вперед, «чтобы не бодаться».

Ты выталкиваешь из вагона нашу сумку и прыгаешь следом. Я вижу Владимира Петровича совсем рядом с тобой, но вы пока незнакомы, и ты на него не смотришь - готовишься поймать меня. Я спрыгиваю на землю и представляю вас друг другу. Мы выходим из вокзала, я пытаюсь отыскать в скудном свете фонарей «Святогор» Владимира Петровича. Приближаемся к машине, и ты делаешь странное лицо. Я не успеваю тебя предупредить - ты произносишь себе под нос нечто, из чего я слышу только «Москвич» и «фанатики». Быстро делаю жест «заговор молчания» - провожу крест-накрест указательным пальцем себе по губам - но поздно! Владимир Петрович уже услышал тебя.

- Это очень хорошая машина, - ровным голосом произносит он. - Мощная, удобная. Но ей уже почти четыре года - скоро надо будет покупать что-то новое... а что? Приобрести сейчас «Жигули» - это все равно, что купить телегу: хрупкую и неудобную.

Мы грузимся и садимся. Я вижу, что тебе не терпится ответить, но не свожу с тебя умоляющих глаз. Ты соглашаешься промолчать, но подталкиваешь меня на переднее сидение, а сам садишься назад. Так у меня нет возможности смотреть на тебя.

Владимир Петрович решает везти нас не в гостиницу Невинномысска, а сразу в свою, в гостиницу Специальной Астрофизической Обсерватории (САО) - цель нашего путешествия. Я поражена... а тебя как будто нет.

Дорога сквозь черноту южной ночи долгая - почти четыре часа - и тяжелая: то лед на асфальте, то опасные повороты один сразу за другим, то «ничейный» - на стыке трех районов - и потому неасфальтированный участок. Из автомагнитолы льются «Старые песни о главном» - самые первые, они же и лучшие. На лобовом стекле дрожит отражение приборной доски и звезды: Процион, Сириус, Созвездие Большого Пса (Canis Major). Станицы, что мы проезжаем, входят в Моздокскую оборонительную линию... Станица Зеленчукская - последняя перед поселком астрофизиков Буково - основана в 1939 году...

Наконец, мы в «буковской» квартире Владимира Петровича, и ты все так же молча вытягиваешься на полу, хотя диван в рабочем кабинете и раскладывается в ширину... Я казню себя, но это неблагодарное занятие обрывает свинцовый сон.

5 января
Утро начинается с телефонного звонка, и день сразу набирает несвойственный выходному темп. Звонили с одного из телескопов, там неполадки, и Владимир Петрович - ведущий инженер САО - спешит завезти нас наверх. Я ойкаю в душе от холодной воды, вожусь не меньше получаса, а тебе хватает нескольких минут, чтобы - как ты интересно выразился - привести себя в себя! Ароматный кофе с вкуснейшими гренками на завтрак, пробег по магазинам - в горах нигде продукты не продают - и вот уже «Святогор» выруливает на серпантин, ведущий к верхней наблюдательной площадке, где большинство телескопов и гостиница.

Снега очень мало, в Буково даже совсем нет, и шел он последний раз, как мы узнаём, почти две недели назад. Это хорошо для астрономии и плоховато для нас: на лыжах не особенно-то прокатишься. Я вручаю тебе фотоаппарат, и мы прилипаем к окнам машины. Дорога бежит как будто посреди стада древних исполинских животных, что прилегли отдохнуть или сосредоточенно пасутся, не поднимая голов от земли. Сходство увеличивает форма гор - округлые, покатые, без остроконечных пиков и ярко выраженных вершин - и их цвет: желтоватый от сухой травы и коричневый, иногда с рыжими подпалинами, от потерявших листву деревьев. Небо серое, нависает низко, из долины, что остается все дальше внизу, такими же серыми дымами ползет туман. Но ему еще далеко до полной власти! Где-то прячется солнце, и край горизонта розово-золотист. За ближними «шерстяными» горами проглядывают дальние, и они чем дальше, тем синее. Снова с замиранием сердца я вижу в прозрачной дали цвет твоих глаз...

Машина описывает крутой вираж.

- Вот здесь - так называемый «тещин язык», - улыбается Владимир Петрович.

- Да, я помню! - откликаюсь я и поясняю для тебя:

- Есть такой писатель Андрей Тристан Губин, так у него в книге «Молоко волчицы» есть стихи как будто бы про это место:

«Таблеткой ледника лечусь -
Себя кладу я под язык гиганта».

Ты киваешь и успеваешь заснять поворот дороги, что огибает «язык». Еще несколько витков наверх - и по правую сторону дороги распахивается долина. Где-то далеко внизу струится почти белый поток, со всех сторон его обступают круглобокие горы, а в невообразимой дали холодно искрятся другие вершины - заснеженные, островерхие, почти изумрудные.

Чем выше, тем сильнее пахнет зимой, хотя снега по-прежнему очень мало. Асфальт дороги скрывается под крошкой из льда и песка. Песка?.. Я уточняю:

- Мне кажется или правда здесь дорогу песком посыпают?

- Посыпают, - подтверждает Владимир Петрович. - Это трасса федерального значения, за ней ухаживают.

Еще один крутой поворот, и вот перед нами развилка: налево дорога ведет к телескопам, направо - к двухэтажному зданию гостиницы. Не проходит и нескольких минут, как мы уже тормозим перед ее дверьми.

Почти всю стену у лестницы, что ведет на второй этаж, занимает окно - и я вспоминаю, как в свой прошлый приезд, весной, не могла оторваться от него, настолько нереально и устрашающе красиво бушевала за ним гроза.

Ты и Владимир Петрович хором окликаете меня сверху. Вот и номер, что на целых пять дней станет нашим маленьким домом. Снежно-белая дверь с ромбическим окном, на котором золотится цифра «4», открывается в небольшой коридор. По левую руку дверь в санузел, прямо - комната, а еще дальше прямо - дверь на балкон, за которым синеют, чернеют, округло вздымаются горы, видны два грибочка небольших телескопов и сверкающий куполом, похожий на небольшую церковь, телескоп Владимира Петровича - «Цейсс». Шкаф, кресло, тумбочка, письменный стол, кровать и диван - вот и все убранство. Подушка на кровати поставлена треугольником, как в пионерском лагере. А впрочем, чему я удивляюсь - по сути своей пионерлагеря и есть гостиницы, только для детей и с обязательной культурной программой.

Владимир Петрович желает нам удачно устроиться и отбывает по неотложным делам, я принимаюсь потрошить сумку, а ты осматриваешься. Выходишь на балкон покурить и удивляешься: совсем не холодно! А мне что-то зябко, от двери тянет по ногам, и я включаю масляную батарею. Закончив метаться между шкафом, ванной и кухней (на первом этаже), плюхаюсь на кровать рядом с тобой. Мне вдруг начинает чудиться в нашей комнате аура фэнтези-романа: светильник свисает с потолка на цепях, а на стене над диваном - гравюра с изображением какой-то крепости. Делюсь своими соображениями с тобой... но у тебя соколиное зрение, и ты быстро развенчиваешь иллюзию: гравюра подписана «Остров сокровищ. Кижи. 1968 г.». Автор - Антон Власенко. Вот так-то - не крепость это каменная вовсе, а церковь, шедевр деревянного зодчества. Я ловлю себя на мысли, что близоруким людям легче быть романтиками... хотя, возможно, я что-то путаю. Например, Божий дар с яичницей. Кстати, о яичнице! Завтрак был вкусный, но давно, и мы, переглянувшись, без лишних слов направляемся на кухню.

Когда поклажа не давит на плечи и долгий путь давно позади, мы замечаем то, мимо чего поначалу пробежали без остановки: роскошную нарядную ель (или сосну?.. уж больно длинные иголки) в холле гостиницы, каминный зал за стеклянными дверьми первого этажа и в нем - золоченую решетку кирпичного камина. Владимир Петрович сложил его собственными руками, и я самонадеянно обещаю тебе, что мы с тобой в ближайшие дни обязательно полюбуемся на его пламя и погреемся в креслах перед ним.

Весной и осенью одним из самых сильных моих впечатлений от Архыза были закаты - сейчас, зимой, они не менее прекрасны, но очень коротки. Не успеешь оглянуться, как за окнами сплошной черный бархат, лишь кое-где пробитый золотыми и синеватыми гвоздиками звезд. Очень скоро снаружи уже хоть глаз выколи, и остается только смотреть телевизор, пить чай или...

- Пошли наверх?!

- Пошли!

Мы друг друга любили под звездами,
задыхаясь, друг в друге тонули.
Все богатства земные им розданы -
звезды знают, о чем мы взгрустнули.

Мы мгновения эти короткие
пронесем через тысячу лет:
как любили друг друга под звездами
и впитали сердцами их свет...

6 января

Наше первое утро в горах! Солнце сквозь балконную дверь рисует косые квадраты на ковре, и мне вдруг неудержимо хочется поздороваться с ним!.. Я выпрыгиваю нагишом из кровати и в одних тапках шагаю на балкон. Холода совсем не чувствуется, позднее утро золотит далекие облака, вдали призывно голубеют покатые вершины - и нежными иголочками падают на кожу одинокие редкие снежинки, сверкающие, точно звездочки. Балкон снаружи не закрывается, а я забываю придержать дверь - и струя свежего воздуха будит тебя. Совсем скоро ты появляешься на балконе, одетый, набрасываешь мне на плечи пушистый кардиган и мягко спроваживаешь в комнату. Пока ты куришь, я делаю зарядку и оккупирую душ.

К тому времени, как мы спускаемся на кухню завтракать, погода успевает измениться. Поначалу мне кажется, что окно кухни просто запотело от тепла плиты, но, приоткрыв его, я вижу сплошную белесую клубящуюся стену. Бросаюсь к другому окну - в нем то же самое. Несусь в каминный зал - и успеваю увидеть, как заволакиваются окна и там. Куда еще не успела достать белесая муть, там кружатся крупные хлопья снега. Возвращаюсь на кухню и делюсь с тобой новостью:

- Знаешь, что?

- Что?

- Мы сейчас с тобой внутри облака! Точнее, не облака, а снеговой тучи!..

- Да вот ведь... - покачав головой, удивляешься ты.

Снег - это плохо для наблюдателей за небом, зато хорошо для нас: может быть, его нападает столько, что все-таки можно будет встать на лыжи! Мы одеваемся и идем гулять, пока что просто пешком.

На асфальтовом пятачке вокруг гостиницы нет ничьих следов, и наши становятся первыми. Я рисую следами колею от гусеничного трактора, а ты идешь следом и заметаешь ее. Я пишу ногами по снегу стихи и внезапно чуть не падаю, увлекшись, а ты с озадаченным видом пытаешься прочесть, что же я такое делаю - но вовремя успеваешь на мой крик: «Держите меня семеро!»

Пухлые белые клубы ползут и ползут из-за дальнего угла гостиницы, и мы отправляемся туда посмотреть на источник снегопада. Его не видно - он усердно трудится за все новыми и новыми столбами туманных дымов, зато с новой точки обзора под иным углом открывается долина: сверкающая ниточка реки, серо-синие разводы от нее на зеленовато-буром платье двух покатых гор-близнецов, сизые шапки их дальних, более высоких собратьев и узкая фиолетово-розоватая полоска незатянутого неба между их верхушками и клокастым облачным слоем.

Мы несемся наперегонки по шоссе к телескопам, я поскальзываюсь и останавливаюсь, чтобы расчистить ногой от снега ледяной квадрат. Ты с разбегу хватаешь и кружишь меня, и дальше мы бежим, уже взявшись за руки.

Уходящий вниз от гостиницы бок горы покрыт обгоревшим во время давнего пожара лесом, и, если смотреть на него снизу, с развилки, он почему-то навевает мысли о тайге. По обочине дороги, что поднимается к телескопам, растут елочки и сосенки, их иглы тонкими пальцами держат комочки снежного хлопка. Запорошенные, точно два ходячих сугроба, мы поворачиваем обратно к гостинице: что толку смотреть на телескопы снаружи? А внутрь без Владимира Петровича нас все равно не пустят.

Похоже, мы привезли с собой московские снегопады... Погода становится переменчива, как мое настроение. То начинает казаться, что снег вот-вот ослабеет и перестанет валиться, и ветер предпринимает отчаянные попытки разогнать сгрудившиеся над телескопами облака... внезапно это ему удается, и в просвете выглядывает небо пронзительного глубокого цвета, гораздо синее, чем твои глаза!.. То вдруг снова взметается за окнами снежная круговерть, и дружными рядами ползут со всех сторон дымчатые облачные стада. Я тесно прижимаюсь лицом к стеклу балконной двери, но вижу только свое отражение - снежная гвардия вплотную осадила гостиницу. Закат нам в этот день увидеть так и не удается.

7 января
Утро!! Слепящий солнечный луч на подоконнике-пороге, а на небе ни облачка! Оно, словно вогнутая в другую сторону кобальтовая чашка, чернеет-синеет-голубеет призывно и бездонно. Не зря, значит, постарался ночью трудяга-ветер! Меня охватывает желание поздороваться с ним, как вчера с солнцем - но, едва я берусь за ручку балконной двери, как меня останавливает твой голос:

- Стой! Ты, что, не слышишь?

Я замираю, вся обратившись в слух... У-у-ууу! Ветер завывает с яростью почти ураганной. Вот это да! Трудяга превратился в бродягу и куражится, поднимая вихрями и водоворотиками снежную пыль. Да, подставлять ему голое тело было бы опрометчиво... Зато как красиво стало кругом! Солнечные лучи ласкают коричневый в рыжих подпалинах бок горы, большой телескоп (БТА) светится от счастья, а купол его младшего собрата «Цейсса» сияет, будто начищенный, даже глазам больно. На много-много километров вперед видны волнистые гряды синеватых и розовых вершин. Сегодня мы обязательно покатаемся на лыжах и увидим закат!

К обеду ветер так и не перестал и, похоже, перестарался: теперь он уже не разгоняет облака, а собирает их... Но не те душные, рыхлые, дымные стада, что вчера вечером, а серебристые, слоистые и перистые, взмахами стремительной кисти расчерчивающие голубой холст небес. Мы встаем на лыжи - и испытываем сразу два разочарования. Первое из них - приятное. Слушая, как воет ветер за стенами гостиницы, мы представляли его колючим и холодным - а он, при всей своей неуемной силе, оказывается теплым и совсем не обжигает лицо! Но второе разочарование куда досаднее: лиховей задувает с такой силой, что устоять на лыжах невозможно, я то и дело валюсь в снег. А уж о том, чтобы подставить буйному забияке спину и позволить унести себя, даже подумать страшно... Как-то не улыбается ноги переломать, до отъезда еще целых два с половиной дня! Увы.

Насмотревшись на мои купания в снегу, ты разворачиваешься да и отправляешься в биллиардную. Это в гостиничном подвале.

Но Юлича так просто шальным ветром не сдуешь! Я оставляю лыжи в покое и устремляюсь пешедралом вниз по шоссе. Все долины сегодня солнечные, и каждая поет свою серенаду - жаль, что слышать их можем только я да ветер! Небо переливается полосами от лазоревого до густо-синего, все сильнее затягиваясь облачной рябью. Дальние горные цепи напоминают смятую в складки золотисто-коричневую парчу. На востоке и западе отчетливо видны острые пики, постепенно меняющие цвет с ослепительно-белого на сиреневатый или зеленоватый: солнце не стоит на месте, но катится, гонимое все свирепеющим ветром, по своему извечному пути с востока на запад.

Спохватываюсь я только тогда, когда под пальто на груди оживает телефон.

- Ты куда пропала? - в твоем голосе грозные нотки.

- Просто пошла вниз по шоссе, не волнуйся, я уже обратно...

Отбой. Или прервалась связь - обычное дело в горах.

Ага, а спускаться-то вам не подниматься!.. Точнее, наоборот. И ветер озлился против меня-беглянки, и дорога все круче берет в подъем, и солнце скрылось за холмистой сетью облаков, и по тонне снега налипло на каждый сапог. Иду, набычившись против бьющих в лицо снежных струй, смотрю только под ноги - на шоссе, и забываю про все на свете, кроме маятника собственных шагов. Левой-правой, левой-правой, легкие - мешок дырявый... Внезапно вспоминается рассказ Владимира Петровича, как однажды сильнейший порыв ветра сбил его с ног, поднял в воздух и с силой швырнул обратно на землю. Если сейчас это случится со мной... Даже испугаться толком сил уже нет. Бреду, бреду, вместо мыслей такая же снежная круговерть, как у самой земли по шоссе - и вдруг утыкаюсь... в тебя! Ты шел из гостиницы мне навстречу и обнял, согрел, спас.

Солнце уже не слепит глаза сквозь плотную облачную шаль, когда мы наконец добираемся до гостиницы. Горы-мамонты привычно склоняют потемневшие холки и спины в сизый сумрак долин, небо расслаивается на причудливые пласты молочного, дымчатого, кремового, серо-голубого в тон твоих глаз, неожиданно ярко-бирюзового, снова дымчато-сизого, ультрамаринового с островками белого и в самой вышине - безмятежно-василькового цвета. Солнце садится с другой стороны, противоположной нашему балкону, и нам еще нужно собраться с силами, чтобы пойти проводить его на покой.

Закат неожиданно безмятежен и желт, как топленое молоко. Словно и нет бешеного свиста разгулявшегося ветра. Тихо и ласково погружается масляный мячик в нежную облачную пенку - никаких зловещих багровых, кроваво-алых и тревожно-оранжевых лучей. Все как-то по-деревенски мило и просто, и мы даже слегка разочарованы.

- А, ну да! - осеняет тебя. - Обычно кровавый закат перед ветренным днем, а не наоборот.

- И правда что, - соглашаюсь я. - А я и забыла...

8 января
Утро... Какое-то странное. Голову не поднять от подушки, за окном все небо под цвет твоих глаз, ну разве что в нем чуть больше стали... или свинца?.. А мои глаза саднят так, будто я плакала всю ночь, хотя я точно помню, что этого не было! Дотягиваюсь до своей сумочки и закапываю глазные капли - но из тюбика выжимается слишком много, ведь я открыла его впервые после подъема из долины в горы! Лекарственные слезы текут по щекам, и я всей кожей ощущаю твой встревоженный взгляд. Срочно улыбаюсь:

- Все в порядке! Я не плачу, это глазные капли! Наверное, вчера в глаза ветром надуло...

Ты молча соглашаешься, берешь у меня тюбик и встаешь, чтобы положить его на место. Курить уходишь куда-то в сторону коридора: снаружи по-прежнему беснуется ветер.

К полудню васильковое небо еще проглядывает сквозь острова и островки облачной ваты, но меньше чем за час оказывается полностью затянутым. Горы на земле - и горы в небесах: одни облака заметно серее других, к земле опрокинуты целые горные цепи со своими долинами, ущельями, хребтами и пиками. Ветрище воет под порогом, сотрясает балконную дверь будто бы ударами кулаков, старательно сдувает снег в долину. Склон, на котором стоит гостиница, уже весь рыжий - проступила трава, обнажились камни, и мы понимаем, что нам и сегодня не встать на лыжи. Да и не устоять на них, судя по силе ветра.

Пока я пережевываю эти невеселые мысли, ты успеваешь вернуться, но на меня не смотришь. Между нами тоже почему-то испортилась погода... Может, я и вправду плакала ночью? Честное слово, ничего не помню! Уточнять у тебя не решаюсь. Мы по молчаливому согласию делаем вид, будто ничего не случилось - и, не знаю, как ты, а я втайне надеюсь, что наваждение рассеется само.

Огромному окну на лестнице приходится гораздо туже, чем балконным дверям, оно содрогается с такой силой, что поскрипывает рама и жалобно тренькают стекла. Но зато в него видны солнце - кремовым фонарем сквозь множество слоев облачного тюля - и пронзительно-синий треугольничек чистого неба над башней великана-БТА.

Пока мы перекусываем, солнце вспыхивает неожиданно ярко, даруя краткую надежду на улучшение погоды. Но нет! Как раз в ту сторону, где солнце, зловредный ветер и принимается сдувать все облака, и вскоре его становится почти не видно. Зато перед нашим балконом распахивается незамутненная синь, и только по направлению к телескопам вытягивается гигантский белый дракон. Говорят, будто китайцы так его боятся, что даже не осмеливаются изображать: оставляют чистый лист бумаги. Но мы-то с тобой не китайцы!

- И не русские самоубийцы, - это так ты даешь мне понять, что на улицу сегодня лучше бы не выходить. Но меня преследует тяжкое чувство, что, если мы просидим весь день в четырех стенах, то совершенно точно поссоримся, или же я расплачусь без всякого повода.

- Ну почему самоубийцы? Смотри, ветер уже чуть-чуть ослабел! - в подтверждение своих слов я решительно шагаю на балкон. Ветер тут же прищемляет мне руку дверью, но скорее чтобы напугать, нежели желая причинить боль. Вокруг все свищет и воет, на ум приходит словосочетание «аэродинамическая труба». И еще - стих из первого псалма: «Не так - нечестивые; (в смысле, они не так, как праведные) но они - как прах, возметаемый ветром». Выходит, мы с тобой - нечестивые?.. Сегодня явно не тот день, чтобы задавать тебе подобные вопросы.

- Ну, как? - с усмешкой интересуешься ты, когда я возвращаюсь в тепло.

- Не конец света! - бодро отвечаю я. - Если не очень далеко, то прогуляться можно... ну вот хотя бы до телескопов!

Я намеренно умалчиваю о том, что там как раз и есть самое ветродуйное место...

Около гостиницы и в самом деле уже не так сильно дует, и сверху падают, кружась во всех направлениях, снежные мухи. Падают сами, а не летят на ветру - он танцует выше, среди куполов. Как раз туда мы и идем!

Чем выше и ближе к телескопам, тем слышнее неприветливая песнь стремительно несущегося воздуха. На подходе к асфальтированной площадке, через дорогу от которой начинается лестница главного входа в БТА, мы улавливаем в ней звенящие, стонущие металлические нотки - это ветер запутался и яростно бьется в серебристых конструкциях, с помощью которых поворачивают купол царя телескопов. И неизвестно еще, кому больнее сейчас - этим конструкциям или ломающимся о них крыльям ветра. Солнце упорно рвется сквозь облака, их движение становится заметно глазу, белый дракон давно распался на множество фигур, они беспрерывно перемещаются и продолжают меняться.

Я поворачиваюсь спиной к полю боя солнца, ветра и водяных паров - и ахаю в восхищении: будто волшебная страна, переливается всеми оттенками пастельных тонов долина. Розовое, сиреневое, кремово-желтое, салатовое, голубое, тепло-коричневое чудо света вдали под нашими ногами! Внезапно мне слышится мое имя, и я понять не могу, почему ты так кричишь - пока не осознаю: асфальтовая площадка под тонким слоем снега покрыта льдом, и я без всяких лыж скольжу по ней все ближе к безмятежному великолепию под ногами. Но страх не обжигает меня ни на секунду: ведь я всегда успею присесть, или нарочно завалиться набок, или упасть на четвереньки, и тогда перестану скользить... Ну, а если нет - вон там на краю площадки зеленая урна, уж за нее-то я точно смогу ухватиться...

Это все мои мысли, ты их слышать не можешь - об этом я как-то забываю. И почти удивляюсь, когда ты коршуном кидаешься на меня, обхватываешь двумя руками и выталкиваешь из струи ветра, под защиту серой каменной стены подземного здания. Ветер недоволен, что у него отобрали игрушку, и еще подталкивает тебя, так что меня довольно чувствительно стискивает между стеной и тобой.

- Светлые боги!.. - вырывается у тебя.

Мы переводим дыхание.

- Всё... быстро домой! - я вскидываю глаза на твое лицо и понимаю, что лучше не спорить.

Мы спускаемся к развилке, и ты изо всех сил прижимаешь меня к себе - но твоя рука чудится мне отлитой из стали. Ты не обнимаешь меня, а просто крепко держишь, чтоб ветром не унесло...

По сторонам дороги соперничают две погоды - справа, там, где шоссе ведет вниз в Буково, все залито солнечным золотом и небо синее, лишь кое-где в белых пятнышках. А слева, из ложбины между горами Коровий Бугор и Пастухова и тем возвышением, на котором стоит гостиница, сумрачной стеной встает непроглядная муть, и она уже не белая, а серая, к самому низу почти черная, как будто где-то под землей сильный пожар. Эту схватку двух погод не отразить на фотопленке - поле боя слишком широко, не уместится в один кадр. Вот видеокамера могла бы... Но ее нет.

Уфф - как все-таки тепло и тихо в гостинице! Горничная, завидев нас, всплескивает руками:

- О-ой, в такой ветер гулять ходили?!

- А мы и ходили проветриться! - улыбаюсь я.

Ты молчишь. Ну, сколько можно дуться? Хоть бы «воздушный укус» послал мне, что ли... И не успеваю я это подумать, как твои зубы щелкают у самого кончика моего носа!

- Вай, - осторожно произношу я.

Топаем и хлопаем, стягиваем обувь и зимнюю одежду в коридорчике номера. У тебя до крови лопнули губы, лицо покраснело от ветра и снова туча в глазах... Наверное, я выгляжу не лучше. Надо скорее горячего грога... Грога? Вот незадача! Я знать не знаю, из чего он делается, да и всех нужных продуктов наверняка в гостинице нет... Но ничего, чай с ложечкой коньяка тоже хорошее средство!

Спускаемся вниз, но до кухни не доходим: в каминном зале работает камин! Ой... что это я о нем так странно - будто о приборе каком... Он же - почти живое существо... настоящий!

Какое блаженство - плюхнуться в кресло, вытянуть ноги и смотреть на танцующий огонь! По телевизору старые добрые «Три мушкетера», мы их помним наизусть, вовсе не обязательно смотреть - пусть себе тихонько идут в фоновом режиме. Мне, конечно, в кресле не усидеть, я то и дело вскакиваю - то на кухню за чаем, то наверх за фотоаппаратом, но через коридор в столовую - сравнить, где лучше солнце садится. К счастью, сегодня, чтобы увидеть красивый закат, из каминного зала уходить не приходится - там, где собственно солнце, его толком и не видно, там по-прежнему простирается черно-серая дымовая завеса, и как я рада, что она ушла из твоих глаз! Вечер буйного дня, напоследок расщедрившись, одаривает нас немыслимо прекрасным сиренево-розовым закатом, и нашей пленки как раз хватает, чтобы запечатлеть его.

9 января
Утром за дверью балкона все белым-бело. Молочно-белое пухлое облако вплотную прилипло к стеклу. Я выхожу на балкон - и утопаю по щиколотку... нет, не в снегу, снег едва достает до половины толстой подошвы моих тапок - а в тумане! Смотрю вниз и не вижу своих ног. Ветер где-то вдали свистит убаюкивающе, и я возвращаюсь к тебе, в тепло.

- Вот наведет кто-нибудь на тебя телескоп, будешь знать! - сонно бормочешь ты. - Бесштанная команда...

Откуда ты знаешь милую дразнилку из моего детства?! Мы ведь родились с разницей в семь лет и в разных городах! Но вместо того, чтобы высказать это удивление, я беспечно смеюсь:

- Команда из одного человека не бывает! Да и не такой величины я звезда, чтоб на меня наводиться! Так что можно спать спокойно.

Когда мы снова просыпаемся, вовсю светит солнце. Откуда-то из-за крыши гостиницы ветер гонит громоздящиеся башнями кучевые облака, а там, где они уже сдуты, небеса серо-голубого цвета твоих глаз! Снегу за ночь нападало много, он искрится на солнце до рези в глазах, кругом так празднично и весело, что так и тянет на прогулку! Вот только ветер все никак не угомонится, задувает и задувает - и поднимает вихрящимися фигурами снежную пыль. Она оседает-рассеивается медленно, будто бы сожалея, что не умеет летать сама.

Снова предпринимаем попытку встать на лыжи, и снова ветер играючи валит нас в снег. В борьбе с ним, под дождем из горячих едва ли не по-летнему солнечных лучей, под изменчивым ковром неба, переливающегося всеми оттенками синевы, от нежно-лазоревого через дымчато-сизый к густому ультрамарину, незаметно проходит день.

Понурые морщинистоспиные звери-горы, нахватавшись за день золотой пыли, начинают дышать паром, и вскоре под васильково-розовой полоской заката на месте долины простирается серо-белое волнистое поле. Я рассказываю тебе, как слышала и читала, что когда-то на месте гор здесь плескались воды древнего океана Тетис, и ты замечаешь: облачный ковер похож на замерзшее море с промоинами и торосами, а дальние сизые верхушки гор - на корабли!

Но туман прибывает и прибывает, где-то сильнее, где-то меньше, и вскоре иллюзия застывшей водяной глади распадается. Чаша долины заполняется густым варевом, и ветер гигантской ложкой черпает его, чтобы кто-то невидимый наверху оценил вкус. Вниз срываются и повисают, не долетев, серо-бежевые капли, хлопья пены. А за противоположной стороне, за гостиницей, полыхает розово-багровый закат.

10 января
Ранним утром стук в дверь! Ночью ветер разогнал все облака, небосвод чист - и Владимир Петрович приглашает нас поближе познакомиться с телескопами. Срочно приводим себя в порядок, на скорую руку перекусываем - и вот уже «Святогор» подвозит нас к «Цейссу». Оставляем зимнюю одежду в просторной комнате с овальным столом посередине. По стенам развешаны фотографии небесных объектов, на одной из стен школьная доска. Поднимаемся по лестнице этажом выше - и мы в подкупольном пространстве телескопа «Цейсс». Там мы узнаем, что отверстие в куполе, через которое телескоп смотрит в небо, называется очень образно - забрало, будто телескоп - это рыцарь!

Владимир Петрович предупреждает нас, чтобы мы не ожидали увидеть поверхность далеких планет в мельчайших подробностях:

- Телескоп не увеличивает изображения звезд и планет, а путем собирания света в фокус позволяет увидеть небесные тела, отстоящие от нас на десятки миллионов световых лет. Все, что здесь вы видите, на самом деле управляется автоматически, из аппаратной. Мы туда пойдем, увидим, как это делается. То есть, ничего такого, связанного с колпаком звездочета, халатом со звездам или, еще того ужасней, со всяким шарлатанством типа астрологии и тому подобного в науке давно уже нет.

- Значит, в гороскопы вы не верите? - спрашиваю я.

Владимир Петрович парирует:

- Мне непонятно, как это могут совмещаться наука и вера. Наука для того и существует, чтобы не доверять, а проверять. Она основана не на вере, а на недоверии, даже самому себе.

Он замечает твой заинтересованный взгляд и начинает рассказ:

- Вот этот телескоп - «Карл Цейсс», метровый: у него применяется объектив диаметром 1 метр. Объективом здесь служит вогнутое гиперболическое зеркало, расположенное в нижней части. Свет попадает через забрало на это зеркало, отражается и фокусируется, а потом преломляется в верхней части и еще раз отбрасывается - туда, где находится фокус телескопа. Есть еще один фокус, который расположен на нижнем этаже башни телескопа, мы можем направить свет и туда - это фокус, предназначенный для исследований спектров наблюдаемых объектов: в помещении, где установлен особо точный спектрограф, называемый «спектрограф Куде» - то есть, спектрограф «ломаный», с ломаным фокусом. Луч тогда попадает в центр трубы, потом с помощью зеркал направляется по оси туда, вниз. Сегодня работает главный фоус телескопа и спектрограф, на котором исследуется спектр далеких звезд. Телескоп управляется автоматически, абсолютно автоматически: здесь, на пульте, - инженерные режимы. Вот я вам просто сейчас покажу немножко, как можно его поворачивать...

Владимир Петрович нажимает несколько кнопок на пульте, включается мотор, и телескоп медленно поворачивается по часовой стрелке. Мы следим за ним глазами, а рассказчик продолжает:

- Сейчас я отключил устройство наведения купола, но можете поверить на слово: ночью, когда снимается крышка и включается это устройство, купол тоже ходит синхронно с телескопом. Это все происходит абсолютно автоматически. Сейчас наша задача - попытаться навестись на Венеру. Пойдемте со мной, вы посмотрите, как это происходит.

Мы спускаемся в аппаратную - зал, полный компьютеров. По дороге я интересуюсь:

- Этот телескоп называют вашим. Вы сами строили все это - и зал, и башню?

Ты снисходительно улыбаешься моему вопросу, а Владимир Петрович серьезен:

- Строили строители, потом многое пришлось переделывать - но вообще я на этом телескопе отлаживал все, буквально от фундамента до последнего транзистора: систему управления, некоторые приборы... В общем, ставил телескоп... У меня было два сотрудника, и я вместе с ними ставил этот телескоп на ноги. Ушло на это где-то порядка пяти-шести лет жизни: вот я здесь жил и только этим занимался.

В аппаратной Владимир Петрович подходит к одному из компьютеров, вводит команду, и на экране появляется карта звездного неба. Владимир Петрович что-то переписывает с нее на листок бумаги, задает новую команду, и карта сменяется таблицей. Он поясняет свои действия:

- Сейчас мне нужно сделать кое-какие операции... Я взял карту и переписал нужные координаты. Теперь завожу их в компьютер: прямое восхождение и склонение.

- То есть, координаты по вертикали и горизонтали? - спрашиваю я.

Владимир Петрович отрицательно качает головой:

- Нет, не по вертикали и не по горизонтали. Телескоп управляется относительно оси, которая строго параллельна земной оси: наклоненных координат. Одна ось у нас наклонена под углом широты места, и когда телескоп вращается вокруг этой оси, он отслеживает светила, которые поднимаются и опускаются с востока на запад, потому что вращение светил идет по оси полюса мира. Наша ось телескопа выставлена точно в направлении полюса мира. А вторая ось - перпендикулярная ей: это ось склонений, то есть, это угол относительно экваториальной плоскости Солнечной системы. Она называется эклиптикой. Так, год у нас какой?

- Две тысячи третий, - отвечаешь ты.

- 2003, ну и все, идемте наверх...

Владимир Петрович встает из-за компьютера и ведет нас обратно в подкупольное пространство.

- А зачем вы ввели год? - любопытствую я.

- Я вам сейчас расскажу, зачем год, - охотно отвечает он. - У нас система управления построена так, что можно взять координаты светила, рассчитанные на любой год, и она их автоматически пересчитает на этот момент, потому что координаты немножечко смещаются: есть такие явления, как прецессия, ротация и все прочее - то есть, это немножко меняется от года к году, и для того, чтобы точнее навести телескоп, мы вводим «эпоху», то есть, текущий год. И компьютер автоматически может пересчитать координаты, скажем, 1950-го года на 2000-й или 2000-го на 1950-й, все равно...

На темно-синем фоне в окуляре телескопа мы видим мохнатый, с шевелящимися усиками лучей полумесяц - так вот она какая, Венера!

Владимир Петрович рассказывает:

- Венера лишь немногим уступает Земле по размеру и массе. Когда она видна, как широкий серп, то достигает наибольшей яркости при наблюдении с Земли.

Внезапно я замечаю, что одна из выступающих частей телескопа покрыта инеем, хотя в подкупольном пространстве не так уж холодно. Показываю пальцем:

- Ой, что это?

- Это светоприемная матрица, примерно такая же, как в телекамере, только намного чувствительнее, точнее, и во избежание тепловых шумов она погружена в жидкий азот. Жидкий азот испаряется, и здесь конденсируется влага.

Он продолжает рассказ:

- В течение дня Венера будет восходить вот в этом направлении - и телескоп сейчас вращается относительно вот этой большой часовой оси со скоростью один оборот в сутки, то есть со скоростью вращения Земли, и компенсирует земное вращение. Но немножечко отличается эта скорость от скорости вращения Земли, потому что Земля вращается вокруг собственной оси, и плюс еще вокруг Солнца - поэтому мы отслеживаем суммарную скорость, так называемую «звездную скорость». Телескоп наводится очень точно - он попадает в три десятых угловой секунды: это, если взять человеческий волос и отнести на расстояние 1,5 км - угол, под которым он будет виден, это полторы секунды. Сейчас требуется уже бОльшая точность - для инфракрасных наблюдений, чтобы точно попадать в центр объекта.

Мы покидаем «Цейсс» и направляемся к Большому Телескопу Астроазимутальному (БТА) - самому крупному сооружению на верхней наблюдательной площадке обсерватории. Проходим мимо подземного здания - наружу выступает только его покрытая рубероидом крыша с двумя рядами куполообразных окон из оранжевого стекла. Именно его стена защитила нас в ветренный день.

- А здесь что такое? - спрашиваешь ты.

- А здесь находится технический блок, в котором расположены дизель-электростанция резервная, трансформаторная подстанция, вентиляторы, которые охлаждают воздух под куполом (там есть каналы, по которым холодный воздух поступает под купол)... Под куполом стараются держать температуру, равную температуре воздуха ночью снаружи - поэтому надо принимать такие меры. Если температура имеет некоторую разницу между наружной и внутренней, то вы будете видеть то, что сейчас видели на Венере: объекты будут не точечными, а болтающимися, размытыми, а это очень плохо.

- Разве так происходит не в любом случае? - удивляюсь я.

- Не в любом. Этот фактор - самый значительный, ведь мы находимся на высоте больше 2 км над уровнем моря, поэтому дрожание воздуха здесь все-таки меньше... Оно есть из-за струйных течений где-то на высотах порядка 15 км и выше, но это не всегда. Когда атмосфера спокойная, особенно между циклоном и антициклоном - есть два-три дня, когда все выравнивается - изображение почти идеальное.

Снаружи башня БТА покрыта сверкающим белым металлом - но менее ярким, чем купол «Цейсса». Ты обращаешь на это внимание, и Владимир Петрович рассказывает:

- Башня строилась в 1960-е годы, когда еще не было такого материала, как у меня на куполе. Здесь по-другому: это покрытие - алюминий-полиуретановые плиты, то есть слоеный пирог. Слой алюминия, потом полиуретановый парапласт и снова слой алюминия.

Мы входим в БТА, поднимаемся в подкупольное пространство и с интересом слушаем рассказ Владимира Петровича:

- Большой телескоп астроазимутальный приняли решение строить в 1966 г. В 1975 - 76 гг. на нем уже провели первые съемки. Построили в рекордно короткий срок, при строительстве решили массу технических проблем, начиная от изготовления 42-тонного зеркала, - здесь зеркало цельное, литое, весом 42 тонны, выполненное с оптической точностью, - и кончая вопросами управления телескопом, поскольку это был первый в мире телескоп, управляемый с помощью компьютера. Конструкция здесь совершенно пионерская, потому что до этого телескопа все инструменты строились так, как тот телескоп, который вы видели у меня: одна ось наклонная, а вторая перпендикулярна ей. Но управлять телескопом с 6-метровым 42-тонным зеркалом по такой схеме было просто невозможно: он очень тяжел, очень неповоротливым получался - поэтому телескоп выполнили в форме гигантского теодолита, когда одна ось вертикальная, а одна ось горизонтальная. То есть, телескоп вращается в азимутах справа налево, и сверху вниз - по зенитному расстоянию. Масса всей трубы 250 т, масса телескопа 850 т. Телескоп имеет очень хорошие точностные характеристики: я вам говорил о 1,5 секундах погрешности работы. Впервые такая точность была получена именно здесь: не в Америке, не в Японии, не в Германии, а здесь. Этот телескоп послужил прообразом для строительства подобных телескопов во всем мире, и сейчас, когда мы смотрим модели оптических телескопов американских, европейских, японских, они в большой степени кажутся скопированными с БТА. Единственное, чего им не удалось превзойти, - это то, что телескоп имеет очень большое фокусное расстояние, 24 метра, поэтому может очень подробно рассматривать наблюдаемые объекты. Вообще, у него очень маленький угол зрения - всего 13 минут, и он подобен оптической иголке, которая очень глубоко может во Вселенную проникнуть. Он оставался крупнейшим в мире телескопом 20 лет. Сейчас уже построены другие инструменты - современные, более точные, отличающиеся по конструкции...

Владимир Петрович подводит нас к стене, где на деревянной панели выжжена схема внутреннего строения БТА:

- Интересно, что он вращается на тоненькой масляной пленочке. Здесь нет обычных подшипников, шариковых и роликовых. В нижней части конструкции есть опорная сферическая пята диаметром 6 м, эта пята лежит на шести подушках, и между поверхностями подушек и этой сферы закачивается масло под давлением 70 атмосфер - телескоп всплывает. Он центрируется - это самоцентрирующаяся конструкция, которая еще удерживается механизмом для настройки вертикали, поскольку очень важно, чтобы точно была выстроена вертикаль. Таким образом, он плавает - и, если отключить приводной механизм, то даже ребенок, стоя на полу, может его сдвинуть с места. Не очень быстро, конечно, преодолевая инерцию - но астроном увидит, как вдруг звезда куда-то ушла.

Владимир Петрович улыбается, а я поражена цифрой 70 атмосфер:

- А масло из-под него не вытекает?

- Масло никуда не вытекает, потому что есть маслосборник со специальной системой трубопроводов, обеспечивающих круговорот масла. Здесь внизу есть маслостанция, идет круговорот масла.

- Но оно выбрасывается под таким большим давлением...

- Дело в том, что здесь, по уравнению Бернулли, масло под высоким давлением растекается сразу на большую поверхность, потому его скорость резко снижается. Оно не брызжет, оно достаточно вязкое - и уходит постепенно в маслосборники. Телескоп, таким образом, постоянно поддерживается на плаву.

- Так это все время надо качать?

- Когда работает он, все время идет прокачка масла. Когда не работает, он садится на подушки и сидит. Когда-то в его верхней части - там есть черный цилиндр - находилась кабина астронома-наблюдателя. Сейчас там уже никто не сидит, все управляется точно так же автоматически, из аппаратной, а астрономы сидят за компьютерами и занимаются уже не гидированием, а решением своих физических задач. Телескоп накрыт куполом, вес купола 1000 т, он двухслойный - выполнен в виде термоса. Внутри там можно ходить и даже ездить на мотоцикле... в смысле - ширины хватит.

По обеим сторонам к трубе БТА примыкают высокие серые сооружения в форме прямоугольных треугольников.

- А это что за механизмы? - интересуешься ты.

- Это две стойки, внутри стоек находятся спектрографы - тоже очень точные, с высоким разрешением...

Мы переходим к вывешенной на стене коллекции фотографий небесных тел, сделанных с помощью БТА, и Владимир Петрович продолжает:

- Этот телескоп произвел переворот в представлениях о строении Вселенной - в частности, поставил под сомнение существование черных дыр: их не обнаруживается в видимой части Вселенной.

- А до простого обывателя все время слухи доходят, что каждый день открывают новые черные дыры... - фраза у меня получается несколько казенная, каюсь, грешна.

Владимир Петрович улыбается:

- Вы знаете, какой парадокс существует: ученым для простого обывателя писать не дают! Это неинтересно: мы - люди скучные, мы любим истину, мы любим точность, а обывателю нужна сенсация! Что-нибудь ошарашивающее, бьющее по башке так, чтобы он потом спать не мог три ночи... Поэтому находят других авторов, более смелых - да они сами себя предлагают! Там, где мы начинаем рассуждать о возможности, скажем, встречи с внеземным разумом, нам говорят - это скучно, неинтересно и удручает. И тут же выскакивает чертик по имени АжажА или, как его там, АжАжа, и говорит: «А я другого мнения!» И начинает рассказывать сказки - вот это интересно! Раньше бабушка Арина про ступу с бабою-ягой рассказывала - он рассказывает про инопланетян. Разница небольшая. Дети верят, обыватели, как вы их называете, вроде тоже верят...

Мы проходим дальше, к стенду с фотографиями, сделанными во времена, когда БТА еще был просто строительной площадкой.

- Кстати, вы знаете, - спрашивает Владимир Петрович, - что башня и телескоп стоят на разных фундаментах?.. И они развязаны - специально искали вязкую глину и щебенку - чтобы при движении купола колебания не передавались на фундамент телескопа.

Мы продолжаем осматриваться. Основная часть подкупольного пространства отгорожена стеклянной перегородкой от небольшого участка «для посетителей», но видно, что еще несколько помещений отгорожено.

- А здесь что находится? - указываешь ты.

- Здесь зеркало вентилируется, - поясняет Владимир Петрович. - В нижней части - платформа... Там - камера, где наносят новый отражающий слой алюминия. Раз в пять лет зеркало снимают, ставят на рельсы, загоняют туда, создают вакуум и напыляют алюминий.

- Подождите... алюминий - на зеркало? - я удивлена.

- Да. Отражающий слой - алюминиевый. Только алюминий 98% света может отражать.

- Как, значит, алюминий больше отражает, чем серебро?

- Многократно больше! Потому что серебро окисляется и темнеет, а на алюминии сразу же появляется тоненькая оксидная пленка - прозрачная, и она его защищает.

- Кстати, внешняя обшивка алюминиевая - сколько ей лет? - спрашиваешь ты.

- Ей? Тридцать.

- Тридцать, и она по-прежнему блестит?

- Да... ну, не изначально... У меня пятнадцать лет обшивке - алюминиевый сплав, вот, пожалуйста...

Ты собираешься еще что-то спросить, но тут Владимира Петровича кто-то окликает, и он со словами: "Подождите здесь", - оставляет нас на лестнице, что ведет вниз. Экскурсия закончена, да и нам пора собирать вещи: сегодня вечером мы должны быть в Невинномысске, чтобы сесть каждый на свой поезд.

Владимир Петрович возвращается, провожает нас до выхода, мы благодарим его и пешком возвращаемся в гостиницу. Перед отъездом - как перед смертью - не надышишься: такой вкусный воздух бывает только в горах...

Большая сумка уменьшается вполовину, но все равно вся она моя, как и рюкзак. У тебя из вещей оказывается только один пакет. Как я завидую людям, что умеют путешествовать налегке!.. Я вечно насобираю себе котулей.

Ну вот и все! Прощайте, горы. Мы обязательно увидим вас снова - пока не знаем только, когда!.. Присаживаемся на дорожку, в последний раз окидываем взглядом наш уютный номер - ничего ли не забыто? - и спускаемся вниз. "Святогор" уже ждет нас.

Спускаемся из зимы в осень - в Буково по-прежнему лишь бурые листья покрывают землю, нигде ни снежинки. В чудесной, гостеприимной, теплой во всех смыслах квартире Владимира Петровича нас поджидает с обедом (или поздним завтраком?) Валентина Ивановна, его супруга, муза и ангел-хранитель. Путь в Невинномысск мы продолжаем уже вчетвером.

Дорога вьется среди заснеженных полей, мимо далеких стражей - плоских вытянутых в ширину гор, мимо медленно устраняемых последствий разрушительного летнего наводнения 2002 г.: размытых берегов, снесенных мостов, пострадавших селений. Попутно Владимир Петрович обращает наше внимание на то, насколько мусульманские аулы чище, обустроеннее и будто бы богаче казачьих станиц. А ведь стоят на той же самой земле, буквально бок о бок друг с другом, трудности и преимущества, связанные с погодой и с удаленностью от крупных центров цивилизации, у тех и других одинаковые!

- Выходит, прав был старина Булгаков: разруха на самом деле вот тут, - Владимир Петрович указывает себе на лоб и вздыхает.

Мы согласно киваем - возразить нечего, истинно так!

Останавливаемся поближе рассмотреть очень красивое место, называемое "Белым замком": ветер и дожди "высекли" в мягкой светлой горной породе как будто очертания стен, башенок и ворот. Владимир Петрович берется за фотоаппарат, и ты спешно исчезаешь из кадра, невзирая на мои просьбы позировать со мной. Ну что ж... улыбаюсь в объектив одна, под ярким солнцем и холодным ветром, будто принцесса в изгнании.

Снова в путь! Зимой быстро темнеет, а обратная дорога нашим провожатым предстоит неблизкая. Еще несколько часов - и вот он, Невинномысск.

Любой город в большей или меньшей степени можно признать городом контрастов. Но Невинномысск - город приятный, и его контрасты нерезки. Хотя и они могут вызвать если не досаду, то недоумение. Современное, успешное, посещаемое иностранцами предприятие "Арнест", известный производитель аэрозолей - и развалины шерстомойного комбината, который вполне мог бы удержаться на плаву и даже процветать, но разбился о пофигизм тех, кто посчитал австралийскую шерсть лучше карачаевской за одно лишь ее происхождение... Маленькие, типично южные одноэтажные беленые домики - и кварталы новостроек, неотличимые от петербургских или московских, многоэтажный яркий и шумный центральный универмаг, интернет-сервис на Главпочтамте, центр цифровых фотоуслуг... Милый и спокойный трудовой город.

Владимир Петрович и Валентина Ивановна угощают нас ужином в ЦУМовской закусочной, отвозят на железнодорожный вокзал и вместе с нами ждут, пока милиция проверит наши вещи (без этого ничего в камеру хранения не берут). Убедившись, что все благополучно, тепло прощаются с нами и уезжают. Мы бродим по быстро темнеющему городу рука об руку, в молчаливом предчувствии скорой разлуки. Мой поезд - до Петербурга - на 40 минут раньше, чем московский твой. Ты подсаживаешь меня с низкой платформы в вагон, быстро целуешь на прощание, подаешь сумку и тихо шепчешь: "Не скучай!.." Твоя черная куртка быстро сливается с темнотой.

Я уже знаю, что это не просто ночь за окнами вагона - а вся Вселенная в твоих расширенных от недостатка света зрачках. Они - как две маленькие "черные дыры", через которые смотрит, не пропуская в себя, иной мир, другая реальность - твоя душа. Еще безоблачно-голубо пространство вокруг них, но темным ободком по краю радужки твоих глаз уже окружает его неведомое будущее, и в воздухе носится грозовой запах близких слез.

...Наши чувства проверим разлукою
и узнаем, дано ли им жить...
Отчего же твой взгляд полон мукою?
Почему же мне хочется выть?!

Что светилам далеким до нежности
двух сплетенных в единое тел!
В отрешенности их и безгрешности
мирозданья секрет отвердел.

Если в высокогорной гостинице
вспыхнет счастье - то век ему цвесть,
ну, а если любовь там отринется -
значит, ей уготована смерть.

Только... Знаешь, как верить не хочется?!!
В синеве твоих глаз утоплюсь,
отвернусь от примет и пророчества
и в былинку надежды вцеплюсь.

Москва - Невинномысск - Нижний Архыз -Невинномысск - Санкт-Петербург
3 - 11 января 2003 г.