В начало

Часть вторая

После тяжелой сцены в гостиной Жоаль совсем потерял аппетит. Он снова вышел на крыльцо и уселся на горячие от солнца ступени - и просидел там почти час, уткнувшись подбородком в ладони и сгорая от горьких мыслей. Мать постоянно осыпала его упреками, но никогда еще не унижала до такой степени. Увидев, как она входит в гостиную, он понял, что она пришла искать ссоры с ним, и приготовился сопротивляться - но в конечном счете подчинился, дрогнул, пав жертвой внезапного душевного оцепенения, парализовавшего всю его волю. Для него важнее всего было никому на свете, никогда, даже в самой тяжелой ситуации, не позволять насиловать его достоинство, покушаться на его независимость. А в этой глупой истории с комком глины он поступился своим главным принципом. Ему показалось, будто вся его кровь пропиталась ядом.

Именно этой женщине - язык не поворачивался назвать ее матерью - Жоаль был обязан тем, что не учился в Фор-Руаяль вместе со всей белой молодежью. Вместо этого Марта настояла и особенно позаботилась, чтобы его отдали в коллеж Гриффитса, бородатого немца, горевшего желанием скорее избавить от Лукавого души своих учеников, нежели вдолбить им в головы скудные знания. Гриффитс был страстным приверженцем исповедей. Он всегда исповедовал учащихся в присутствии своей жены Хэды, в своем кабинете с низким потолком, где вечно пахло плесенью и тусклый свет бессильно отступал перед тенью.

Прошло уже много лет, но перед мысленным взором Жоаля все стояли страшные видения фанатика-учителя, дрожавшего и потевшего в своем побитом молью сюртуке, и его необъятной супруги, сжимавшей Библию в пухлой руке. Сколько времени убили они оба, чтобы искоренить демона из его детского тельца! И сколько наслушался он от них в адрес своей семьи!..

Сейчас Жоаль чувствовал себя так же, как на тех мучительных исповедях - словно бы сама жизнь отреклась от него, скрылась и отдалилась, не дотянешься и не докричишься, истаяла в пугающей пустоте. "Никогда не думал, что подчинюсь с таким раболепием", - признался он себе. Это был удар, поражение, которое невыносимо больно признавать. И этой болью он был обязан опять-таки матери!

По аллее шли и шли потоком из жилища рабов дети, подростки и юноши, направляясь к утоптанной земляной площадке под эвкалиптами, где в четверг должен был состояться прием гостей по случаю совершеннолетия Режиса. Невысокие и долговязые, толстые и худые негры двигались плотной толпой. Некоторые бежали вприпрыжку, другие старались шагать непринужденно, третьи - пускались на всевозможные хитрости, чтобы пройти поближе к хозяину и привлечь его внимание.

Но Жоаль рассеянно оглядывал их и молчал. И вдруг взор его остановился на молодом невольнике с болезненным выражением лица. Он шел медленно - подошвы его ног были изрезаны. Это увечье служило очевидным доказательством, что раб пытался бежать. Что делала подобная нечисть в Канаане - поместье, откуда почти никогда никто не убегал?..

Заметив управляющего, гарцевавшего на лошади позади стада рабов, Жоаль окликнул его. Тот соскользнул с седла и подошел, утирая пот с толстого звероподобного лица. Управляющий был низкорослым, мощным и коренастым мужчиной с выпирающими буграми мышц и взглядом некормленной свиньи. Его сплюснутый голый череп украшали всего два пучка вьющихся черных волос чуть выше ушей. За пояс он заткнул кнут с длинным ременным кончиком.

Обычно Жоаль не делал замечаний Рамосу, полностью полагаясь в этом на отца. К тому же, испанец был очень хорошим управляющим и превосходно знал свое дело. Но сегодня утром Жоаль изнывал от раздражения и просто не мог не наброситься на кого-нибудь.

- Что это за идея - заставлять негров работать в воскресенье? - надменно вопросил он.

Мужчина бросил на него удивленный взгляд, затем расплылся в улыбке:

- Это Ваша собственная идея, г'сподин Жоаль. Вы говорили, что надо бы почистить под эвкалиптами, и тогда я подумал, что было бы неплохо как можно скорее послать туда негро.

- Да, верно, - согласился Жоаль. - Теперь я вспомнил, что, должно быть, и вправду говорил об этом. Но Вы-то, Вы куда направляетесь с таким видом?

- На конюшню, г'сподин. Мне нужно задать таску Саломону.

- Кто это - Саломон?

- Один из двух негров, которых Вы с Вашим отцом купили вчера у Маллигана.

- Что он натворил?

- По всей видимости, он - не кто иной, как подлый подстрекатель, любитель поучать других негро. С утра все наши без конца рассказывают, что он пытается заговорить с ними.

- Негро сами не знают, что болтают, - сказал Жоаль. - Этот Саломон никуда не мог деться из хижины, куда мы посадили его вчера вечером вместе с другим новеньким. Они оба скованы, и я всем запретил ходить к ним.

- Уверен, г'сподин! Я полностью согласен с Вами, что он не мог произнести перед ними большой речи. Но даже за одну мысль совершить подобное он достоин хорошей взбучки. После этого, по крайней мере, мы сможем быть уверены, что он больше не попытается портить наших негро.

- Идемте, - сказал Жоаль. - В конце концов, не исключено, что Маллиган взял этих двух парней из партии беглых, купленных у англичан.

- Бьюсь об заклад! - ответил Рамос. - Эти проклятые англичане хорошо придумали вносить к нам смуту, сбагривая нам своих беглых. Они не могут ничего поделать с мятежами в своих колониях, и им бы очень хотелось, чтобы так было и здесь. И это тем более дрянной поступок, что они прекрасно понимают, как мы нуждаемся в хороших негро, чтобы выращивать тростник и делать ром, который потом перевозят их же корабли. Англичане, г'сподин Жоаль, говорю я Вам, - самые бестолковые и порочные существа! Помните, как года три или четыре назад они купили в Сан-Доминго того негро, что перебаламутил всех других?

- Помню, - сказал Жоаль. - Его поймали и повесили.

- Повесили? - засомневался Рамос. - Вы уверены?

- Я читал об этом не так давно в газетенке Сен-Пьер.

- Ах, так, значит, они успокоились на том, что повесили его? Эту сволочную погань, которая заколола не меньше дюжины белых! Да его надо было зажарить, этого негро, сжечь его живьем, чтоб другим было неповадно!

- В Сан-Доминго никогда не умели обращаться со своими негро, - заметил Жоаль. - Именно потому они оттуда и бегут. Там всегда все делают или слишком, или недостаточно, но никогда - золотую середину. Если хорошо кормить рабов и не убивать их работой, они и не думают бунтовать. Здесь, в Канаане, сколько я себя помню, никогда не пытались заставить раба отдать все силы до капли. А подобную любезность, можете быть уверены, негро умеет ценить.

- Конечно, г'сподин! - согласился Рамос.

Они дошагали молча до самого загона и остановились передохнуть. Сквозь ветви деревьев, когда ветер волновал листву, пробивался нежный золотистый свет, похожий на легкий дождь. Как раз когда Жоаль и Рамос приблизились, из конюшни вышел толстый Том, нагруженный сбруей, которую ему предстояло вычистить за день. Жоаль подозвал его и указал на хижину без окон, стоявшую поодаль в сени деревьев, и спросил:

- Они по-прежнему там, негро, которых купили вчера?

- Да, г'сподин, - ответил раб. - И все так же в наручниках, как Вы и сказали. Но это, г'сподин хозяин, клянусь Вам, - грязный черный сброд! Когда я принес им пожрать, один из них даже хотел укусить меня!

- Саломон?

- Нет, г'сподин, другой! Саломон не дрался, все, что он пытался делать - это возмущать негро.

- Я же запретил им ходить к новеньким.

- Да, г'сподин.

- Кто были те негро, с которыми Саломону удалось поговорить?

- Медея, г'сподин, я так думаю, что она. И потом еще старый Улисс. Но дольше всех у него оставался Язон. Этот маленький сопляк даже очень этим гордился потом.

- Хорошо, - сказал Жоаль. - Не позднее чем нынче вечером я так обдеру задницу этому мальчишке, что впредь у него больше никогда не возникнет желания задирать нос. Но сначала найди нам этого Саломона.

Толстый Том бросил сбрую на землю и гордо рассмеялся, одобряя решение хозяина. Ему понадобилось не больше минуты, чтобы проникнуть в синеватую тьму хижины и вынырнуть оттуда, толкая перед собой раба примерно тридцати лет, очень темнокожего, с покатым лбом и пышной гривой волос.

- Этот мерзавец и вправду с Мыса, - возвестил Рамос.

- Не знаю, - ответил Жоаль. - Но мне жаль, что он оказался строптивым. Мне кажется, он довольно хорошо сложен, а?

Управляющий согласился. Он подождал, пока раб дойдет до них, отцепил от пояса кнут и вывалял длинный конец в пыли.

- Не мучайте его слишком сильно, - попросил Жоаль.

- Не бойтесь ничего, г'сподин Жоаль, - отозвался испанец. - Я всыплю ему всего лишь несколько хороших ударов ремешком. Обычно этого бывает достаточно, чтобы возвратить негро на путь истинный.

Раб, слушавший их, вращая белками, немедленно понял, что его ждет.

- О, нет, господа, не бейте меня! - тихонько взмолился он. - Я ничего не сделал для этого, я хороший негр и всегда выполняю все, что мне говорят. Не бейте меня кнутом, господа хозяева, пожалуйста. Я был болен всю ночь!

- Раздевайся, - приказал Рамос. - Сейчас я отобью у этой болезни охоту возвращаться.

Он сходил за ограду, взял там веревку, протянул ее толстому Тому и указал на конюшню:

- Ступай привяжи его к перегородке там, внутри. Потом закроешь двери. Вовсе не обязательно другим стоять тут и смотреть. Они смогут только слушать, и от этого больше будут бояться.

Саломон встревожился.

- Вы ведь не будете меня привязывать, г'сподин? - запричитал он. - Вы очень хорошо можете побить меня и так. Не привязывайте меня, г'сподин, клянусь Вам, что не шелохнусь!

Не обращая ни малейшего внимания на этот слабый протест, Жоаль и Рамос вошли в конюшню. Там было душно, летала пыль, воздух пропитался ею, запахом конского пота и слежавшихся подстилок.

- Ну-ка, негро, - скомандовал толстый Том. - Обхвати руками эту перегородку!

Он оглянулся на Рамоса, и черное лицо его расплылось в широкой улыбке:

- Ему и распорку поставить, г'сподин?

- Конечно, поставь, - сказал Рамос. - Но не испорти его, ага?

Том шлепнул Саломона по заду:

- А ну-ка, негро! Теперь раздвинь свои грязные вонючие лапы!

- Не надо распорки, г'сподин хозяин! - закричал раб. - О, нет, прошу Вас, не надо распорки! Мне никогда не раздвинуть ноги так широко!

- Ты, а ну-ка заткнись! - мелко трясясь от сдерживаемого смеха, бросил Рамос. - А ты, Том, когда закончишь его привязывать, пожалуй, сходи мне за бочонком рассола.

- О! хозяин, ведь Вы не будете меня солить! Это же больно, г'сподин, он жжется! - закричал Саломон.

Внезапно он расплакался, сотрясаясь от судорожных рыданий. Теперь он мог думать только об ужасной боли, что ждала его - и ни на секунду ему даже в голову не пришло спросить хозяина об истинной причине наказания.

Бочка с рассолом была тяжелой, и толстый Том часто останавливался передохнуть, прежде чем занес ее вглубь конюшни. Дотащив ее наконец до нужной перегородки, он ухватился за черенок торчавших из рассола вил и принялся перемешивать густую красноватую массу.

- Хорошенько мешай, - скомандовал Рамос. - Сними все, что налипло на края.

Жоаль, прищурившись, осматривался в темноте, пронизанной лучами света. Все, бывшие рядом, знали свое дело. Не то что в доме, где всегда приходится повторять приказы, по три-четыре раза кричать одно и то же. Толстый Том, например, без лишних напоминаний знал, как поставить распорку между ног негра: строго параллельно земле, чтобы добиться максимального растяжения, а концы ее обернуть соломой, чтобы не поранить наказуемого. Воспоминания об убийственном сарказме в голосе матери были еще свежи и вновь нахлынули на Жоаля. Предположим, подумал он, что этого раба бил бы сейчас Режис - так он бы причинял ему боль только лишь для собственного удовольствия и измучил бы его до полусмерти, меньше всего на свете беспокоясь о деньгах, которых это "удовольствие" будет стоить Канаану.

Взгляд юноши на мгновение задержался на невольнике, привязанном к перегородке с раздвинутыми ногами. Саломон уже смирился с наказанием. Может быть, поначалу он и думал противиться, но теперь замолчал, подчинился неизбежному и согласился с ним. Видеть эту покорность было так тягостно, что Жоаль содрогнулся и отвел глаза.

Рамос достал из кармана платок, вытер им свое потное лицо, смял в комок и засунул в рот Саломону.

- Думаю, так пойдет, теперь он хороший, - одобрил он, проверив путы и распорку, и погладил спину раба.

Тот напрягся в ожидании удара.

- Вы скажете мне, когда я должен положить ему рассол? - спросил Том.

- Да, но сейчас еще не время. Сначала я побью его, а потом скажу тебе.

Он щелкнул кнутом и снова ощупал неподвижному Саломону спину, ягодицы и бедра.

- Уверен, что Вы удачно сумели его выбрать, г'сподин, - сказал он Жоалю. - Это действительно хороший негро, сильный и все такое.

Жоаль отошел и уселся на куче мешков. Ему становилось невыносимо душно в перетопленной конюшне. Вытянув ноги, он застыл в неподвижности, чувствуя, как из плена его души медленно освобождается нечто темное, некая мрачная и горячая, долго сдерживаемая тоска.

- Давайте побыстрее закончим с этим, - буркнул он. - Не будем же мы торчать здесь часами?

Рамос отступил на шаг, снова вывалял кончик кнута в грязи и тщательно измерил расстояние, отделявшее его от Саломона. Он был счастлив, и это читалось в его горящих глазах, на всем обрюзгшем лице, сморщенном тысячью складок. Он был рад и горд, что покажет свое мастерство и докажет молодому хозяину, как он умеет принимать близко к сердцу интересы Канаана.

Внезапно кнут взвился и щелкнул в пустоте. Рамос дождался, пока Саломон перестанет извиваться, и ударил по-настоящему. Теперь удары обрушивались на наказуемого сильно и размеренно. Кожа на его спине, ягодицах и ногах медленно начала краснеть и распухать. И лишь на двадцатом ударе показалась кровь.

Саломон больше не шевелился. Лишь изредка его стоны прерывали глухие и мерные удары кнута, впивавшегося в его тело.

- Достаточно, - сказал наконец Жоаль. - Теперь хорошенько просолите его. Я не хочу рисковать и меньше всего хотел бы завтра увидеть, что у него все воспалилось.

К мрачной тоске, снедавшей его, прибавились отвращение и непонятная усталость. Ему снова показалось, будто кровь его пропитана ядом, будто внутри него вскрылся огромный гнойный нарыв. Он вскочил на ноги и быстро вышел из конюшни.

Снаружи у стены, рядом с которой внутри был привязан к перегородке Саломон, сбились в плотную группу рабы, шепотом обсуждавшие доставшуюся ему трепку. Все они разом обернулись на звук шагов молодого хозяина, когда он закрыл за собой дверь и вышел на солнце. Наказание, особенно в воскресенье, когда нечем было заняться, становилось для негров лучшим развлечением. Как они досадовали, что дверь закрыта и нельзя поглазеть на страдания и позор этого Саломона!

Жоаль не спеша направился к дому. Он вошел через кухню, глотнул воды, поднялся в свою комнату, заперся и бросился на постель. Может быть, Саломон и не рассказывал ничего другим неграм? Может быть, он покорился наказанию, не имея никакой вины, а просто склоняясь перед волей хозяина?.. Слезы навернулись Жоалю на глаза - но вовсе не из-за высеченного раба. Это были слезы бессилия, опустошенности, он не в силах был более сдерживать рвущуюся из души ужасную, жгучую тоску.

Продолжение следует...