В начало

Часть вторая

Наступил февраль, предтеча сухого сезона. Небо очистилось от облаков, наконец-то выплакав все слезы. Яркое солнце, рассыпая снопы золотистых лучей, поднималось из-за прямой линии горизонта над синим океаном. Южный ветер еще дул над влажной землей, но уже утратил яростную силу, и лишь тихонько мимолетом ласкал на прощание листву деревьев и вздымал своим легким дыханием серебристые волны на бескрайних бело-зеленых полях сахарного тростника, поспевшего для жатвы.

Было раннее утро, но благодатное тепло и солнечный свет уже проникли во всех и вся, согревая сердца и даря приятные мысли. Жоаль сидел на ступеньках крыльца и внимательно разглядывал группу негров. Они расположились у стены и бездельничали, подставив солнцу и без того черные животы и спины.

Жоаль хотел было побранить их за лень, но вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье. По воскресеньям в Канаане никто не работал. Последний день недели был для рабов своего рода выходным, в который они имели право прибраться в своем жилище, постирать белье и помыться в Старом Лорелее, да просто заняться своими делами. Так что Жоалю было совершенно не в чем их упрекнуть.

Ему самому было нечего делать, и он погрузился в размышления об огромном мире, окружавшем его, о неведомых ему дальних краях за морем, где жизнь точно так же возникала, бурлила и угасала с течением лет, как и здесь, в долинах, на равнинах и среди людей Канаана. Закрыв глаза, подставив лицо солнцу, он попытался ощутить движение земли, безостановочный бег времени, увлекающий за собой все сущее... но не почувствовал ничего, кроме собственной неподвижности - и поспешил разомкнуть веки, чтобы больше не выпадать из течения жизни. Мгновение недвижной темноты испугало его. Единственным подлинным бытием, которое следовало ощущать и к которому стоило прислушиваться, оставалась для него жизнь Канаана. Ему так захотелось, чтобы отец сейчас подошел к нему и они отправились бы вместе обходить поместье, молча шагая рядом, слушая лишь скрип земли под ногами...

И почему это именно сегодня понадобилось, чтобы Давид отправился провожать Режиса и Селию в Трините?! Жоаль не находил на этот вопрос убедительного ответа, и он не давал ему покоя. Каждый раз, когда он видел отца в чьем-то другом обществе, кроме своего собственного, в нем совершалась внутренняя перемена, которой он не понимал. И это при том, что у него не было ни малейших оснований для ревности. Давид любил его до обожания и никогда не скрывал теплых чувств к сыну. "В конце концов, он имеет полное право позволить себе немного поразвлечься в Трините", - успокаивал себя Жоаль.

Но чувство неясного раздражения не оставляло юношу, и он обратил его против Язона, молодого негра, приставленного служить ему. Юному слуге было не больше двенадцати лет, он был одним из многих полукровок, которых отцовская наложница-пёль регулярно дарила Канаану. Этот ребенок - как хорошо помнил Жоаль - достался Медее от старого Бена, белого простолюдина, жившего по соседству и имевшего привычку платить хозяевам рабынь за случки сиропом и ромом, которые шли потом ему же на угощение. Но до тех пор, пока он был способен покрыть самку, старому Бену не грозила безработица, потому что он зарекомендовал себя прекрасным производителем, от которого рабыни давали великолепное потомство. Язон служил тому живым примером. У него была нежная атласная кожа светло-янтарного цвета. Его лицо с пухлыми щеками, красиво вырезанными ноздрями и большими карими глазами ясно говорило, каким красивым он станет, когда вырастет. Единственными его недостатками были привычка оспаривать приказы, ясный ум, приводивший хозяев в смущение, и манера скрывать свои чувства.

С помощью Лукреции Жоаль вырастил его домашним рабом - и попортил себе немало крови, дрессируя мальчишку себе в услужение. Он до сих пор не знал толком, почему выбрал для себя именно его, и еще меньше знал, почему, несмотря ни на что, не отказался от него. Но, в конце концов, время избавиться от Язона еще было. Если он станет уж слишком строптивым и ленивым, всегда есть возможность продать его за хорошую цену.

Язон только что выскочил из-за угла дома. Заметив устремленный на него недовольный взгляд хозяина, он предусмотрительно отступил на дальний конец крыльца и уселся на солнцепеке. Он не был уверен, что может подать голос без разрешения.

- Это что за манеры, Язон? Что это ты так лениво развалился передо мной? - проворчал Жоаль.

Ребенок моментально вскочил на ноги.

- О, нет, г'сподин! - крикнул он и открыл было рот, чтобы попытаться объяснить, зачем он прибежал... но, угадав готовый вот-вот обрушиться на него гнев хозяина, предпочел прикусить язык.

Жоаль понял, что не было никакой умышленной наглости в том, что парнишка молча сел при виде его, и смягчил тон:

- Иди сюда... И объясни мне, что ты хочешь!

- Это насчет Медеи, - промолвил Язон, приблизившись.

- Что там с ней, с Медеей?

- Она... Она говорит, что она очень больна, г'сподин хозяин.

- Ты сам не знаешь, что плетешь! - буркнул Жоаль. - Медея никогда не болеет, это вечно беременная лентяйка, вот и все!

- О, нет, г'сподин! - настаивал мальчик. - На этот раз правда, что она больна. Кажется, глисты вот-вот съедят ее изнутри!

Жоаль призадумался. Язон принес тревожную весть - глисты были бичом работников плантаций. Иногда бывало достаточно одного недолеченного раба, чтобы в восемь дней заразилась вся бригада и полевые работы были сорваны.

- Вот что! Сходи к Лукреции, - сказал он наконец. - Попроси ее натолочь тебе несколько кусочков бетеля.

- Барышня Лукреция ни за что не захочет дать бетель такому негро, как я, - возразил ребенок.

- Сходи к ней, говорю тебе! Объясни ей, что это я прошу!

- Да, г'сподин, сейчас!

- И не забудь сказать, чтобы она приготовила очень мелкий порошок, ладно? Нужно, чтобы Медея приняла его две большие ложки, не больше, но и не меньше! И главное, чтобы она не вздумала хныкать, будто не может их проглотить.

- Да, г'сподин хозяин! - откликнулся Язон, радуясь, что должен приказать негритянке проглотить ужасную микстуру. - Это все, что мне нужно ей сказать, этой Медее?

- Да, все! - сказал Жоаль. - И постарайся ничего не забыть. Если сегодня же вечером пёль совершенно не поправится, я обещаю вам, что вы оба получите дьявольскую взбучку!

Раб поспешно удалился, а Жоаль снова предался размышлениям. Он уже давно знал, что отец любит, когда заботятся о пёль. На его взгляд, эта негритянка должна была прекрасно это заметить, и ему казалось, что она несколько злоупотребляет хозяйским расположением. Ее редко видели на полевых работах или на мельнице и, можно сказать, никогда - в доме. Она жила в маленькой хижине, отдельно от других рабов, и все, что от нее требовалось - это стирать белье или отвеивать маис.

Не пытаясь разобраться, почему, Жоаль раздражался всякий раз, когда что-либо напоминало ему о существовании этой невольницы. Как ни редко она попадалась ему на глаза, даже малейшие разногласия с ней вызывали у него в душе безмерное возмущение. Особенно тяготило его чувство досады, которую он помимо воли испытывал, когда должен был употребить над ней власть. Его невероятно раздражало в ней все - самый вид ее большого темного тела, все еще сохранившего благородство очертаний, несмотря на бесчисленные роды, ее нерешительные взгляды, которые он порой ловил на себе... И он в толк не мог взять, почему отец, обычно такой хороший знаток негров, все не решается продать эту рабыню, хотя время ее уже пришло.

Шум голосов в доме заставил Жоаля обернуться. Заметив в дверях Давида, он встал и двинулся ему навстречу. Он был на седьмом небе от счастья каждый раз, когда старый Деспан прерывал свои неотложные дела, чтобы зайти поболтать с ним пару минут наедине.

- Ну так что же, сын? Ты в самом деле не хочешь ехать с нами? - спросил Давид.

Жоаль обнял его. Это был своего рода ритуал, о котором он никогда не забывал, встречая отца по утрам.

- Нет, спасибо, - ответил он. - Кто-то из нас двоих должен остаться в Канаане. Нужно закончить уборку тростника, и я сейчас прикажу нескольким негро начать расчищать землю под эвкалиптами.

- Сынок, сегодня же воскресенье!

- Немного физических упражнений не повредит им, - сказал Жоаль. - Все же это лучше, чем позволять им целый день цепенеть на солнце. Лучше уже сейчас заставить их расчистить площадку, если мы хотим, чтобы она была готова до приема в четверг.

И Давид в очередной раз не мог не одобрить мудрое решение сына. В четверг Режису исполнялось шестнадцать лет. В Канаане ожидалось великое множество гостей. Как только заходила речь о том, чтобы сделать приятное ее сыночку, Марта мигом пробуждалась от своей летаргии. Уже за неделю до радостного события она подрядила Селию помогать ей составлять список приглашенных. Сколько бы ни было в колонии знаменитостей, все они в конце концов будут на празднике и удостоятся чести приблизиться к столь благородному отпрыску Деспанов! Одного упоминания об этом было достаточно, чтобы Давид нахмурился. Он только-только начал наслаждаться свежестью утра, как мысль о беспорядке, который внесет этот день рождения в привычную жизнь Канаана, уже отравила ему удовольствие. А при мысли о жене, которая еще нежилась в кровати у себя в комнате, у него зачерствел рот и закололо в кончиках пальцев от невыносимой горечи.

- К дьяволу все это! - проворчал он. - И так достаточно чисто для этой банды... ни на что не годных типов!

Он рассердился, но не разгневался, и в то же время ощутил странную смесь сожаления и чуть ли не стыда: было нечто курьезное в том, что Жоаль беспокоится о совершеннолетии брата, отдает какие-то распоряжения, тогда как его собственные дни рождения никто никогда не думал как следует отмечать.

- Улисс! - зычно окликнул Давид. - Эй, Улисс, ты идешь?

Жоаль уже направился было к двери, чтобы привести за руку престарелого раба, почти совсем оглохшего с годами - но тот появился сам, делая вид, будто спешит изо всех сил.

- Значит, ты не слышишь, когда я тебя зову! - загремел Давид, но суровость его тоже была напускной. - Сейчас же прикажи толстому Тому закладывать карету. Барышня Селия и г-н Режис спустятся с минуты на минуту, а у тебя еще ничего не готово!

- О! Да, г'сподин хозяин! - взвизгнул Улисс, делая движение улизнуть.

- Стой на месте, пока я с тобой разговариваю! - гневно продолжал Давид. - Вечно мне приходится тебя звать по несколько раз, просить, напоминать обо всем! Жаль, сегодня у меня нет времени, чтобы дать тебе отведать моего кнута!.. Но ты не думай, сейчас молодой хозяин займется тобой!

Улисс многое видел и пережил с тех пор, как впервые попал в Канаан. Он никогда не принимал угрозы Давида чересчур близко к сердцу. Но с приходом к власти молодого хозяина все могло измениться - и старый раб боязливо покосился на него.

- О! Нет, г'сподин Жоаль, пожалуйста! - взмолился он. - Это правда, что я слышу уже не так хорошо, как раньше, поэтому мне нужно повторять. Но я быстро все приготовлю, я даже пойду помогу толстому Тому запрягать. Я больше не буду лениться, г'сподин! - и чуть ли не бегом удалился на конюшню.

Он знал, что гнев Давида почти всегда больше игра, чем угроза - но не мог быть уверен, что Жоаль, ревностно охранявший покой отца и придирчиво следивший за исполнением его воли, в один прекрасный день не воспримет его слова буквально.

К счастью для Улисса, Жоаль почти не вслушивался в его сетования. Прислонившись спиной к колонне, поддерживавшей навес крыльца, он, совсем как Давид, наслаждался нежным теплом утреннего солнца.

- Земля быстро подсыхает, вы хорошо доедете, - заметил он.

- Ты вполне еще мог бы успеть собраться и поехать с нами, если бы захотел, - сказал Давид.

- Нет, папа, мне правда лучше остаться.

- Ты всегда так говоришь! И все-таки тебе нужно решиться выезжать почаще!

- Зачем мне это нужно? Мне и здесь хорошо.

Давид медленно повернул голову и оглядел сына. Не спеша, твердой рукой зажег сигару и не торопясь выпустил дым.

- Тебе надо начать появляться в свете, если ты хочешь подыскать себе хорошую жену, - произнес он.

- Я еще не задумывался о женитьбе, папа! Я же совсем не знаю девушек.

- Вот именно, мой мальчик. А тебе уже пора с кем-нибудь познакомиться. Всех мужчин в один прекрасный день посещает желание жениться на девушке. Ну-ка! возьмем, к примеру, поместье Скантонов, Ландстон...

- И что интересного в Ландстоне?

- Там живет девица Берта, которая, определенно, не скажет "нет", если ты попросишь ее руки.

- Берта?

- Только не говори, что не помнишь Берту Скантон! Ей не больше двадцати... У нее волосы светлые, как солома!

- Нет, - искренне ответил Жоаль. - Я не помню эту девочку.

- Да как же нет! - настаивал Давид, повысив голос. - Тебя часто возили в Ландстон, когда ты был маленьким! Мать Берты - кузина твоей матери со стороны Арно! Какого черта ты умудряешься забывать о подобных вещах?

- Дело в том, что они совсем не важны, папа.

Жоаль был удивлен и даже несколько смущен тем, как настойчиво Давид интересуется его женитьбой. За прошедшую неделю он заговаривал об этом по меньшей мере раза три.

- Если я кого и помню, - медленно произнес юноша, - так это барышню Жюдиту из Исфахана.

- Жюдиту Веллер? Дочь старого Веллера, который потерял сына пять лет назад?

- Да, скорее всего, это она. Помню, как однажды мы поехали с тобой в ее поместье. В тот день один мужчина с длинными волосами доверил мне нести свое ружье.

- Да, это действительно был Веллер!

- Значит, это действительно его дочь!

- Жюдита очень хороша собой и мила, - признал Давид, помолчав. - Но она, должно быть, года на три-четыре старше тебя.

Он строго покачал головой и замолк, с беспокойством глядя на Жоаля. Он знал - поскольку Марта повторяла это по сто раз на дню - насколько Веллеры щепетильны в вопросах крови. С ними нельзя было позволить себе ни малейшей ошибки в этих вопросах, ни малейшего отступления от правил. Внезапно он возмутился собственными мыслями, показавшимися ему несправедливыми по отношению к любимому сыну, и принялся нервно мерить шагами крыльцо.

- В выборе невест у тебя недостатка не будет, - сказал он. - Скантоны, Веллеры, Дебреи... все они достаточно благородны для тебя. У всех них есть собственная земля.

- Только не у Дебреев, - возразил Жоаль. - После смерти старого Жюлиуса его семья уступила Бриар Маллигану, и он устроил там питомник негро.

- И верно... - вспомнил Давид.

Он заколебался, потом слегка усмехнулся:

- Проклятый Маллиган! Вот уж кто, смотрите-ка, нашел себе красивую жену! Ах, Соня Маллиган, как она великолепна!

Решительно, ничто так не нравилось ему, как эти разговоры по душам с Жоалем, когда можно было безбоязненно высказать любое свое мнение, обменяться любыми идеями. Он уже давно приметил в сыне свои черты - трезвый рациональный ум, властность, тот особый аппетит, что придавал смысл жизни. Он не мог поговорить так же откровенно с Мартой или Режисом: эти двое были пусты, злопамятны и раздражительны.

- Кстати о девушках, - начал он.

Но осекся. До этой самой минуты он еще ни разу не задумывался, каким образом и когда рассказать Жоалю правду о его происхождении. А рассказать неизбежно придется - вот и спор о невесте жестоко подчеркивает эту необходимость! Внезапно старый Деспан содрогнулся от страха, что его мальчик может узнать обо всем от кого-нибудь другого, а не от него самого. Он не сможет всегда быть рядом с сыном, чтобы помешать этому разоблачению!

- Кстати об этих девицах, с которыми тебе придется встречаться, если захочешь жениться...

- Да, папа?

Отец и сын взглянули друг другу в глаза. После долгой паузы Давид отвел взор.

- Ба! - проворчал он. - Черти меня забери, если я помню, о чем хотел сказать!

- Разумеется, это было совсем не важно.

- Разумеется, сын, без сомнения! Я говорил, что ты достиг возраста, когда уже можешь жениться и, возможно, покинуть Канаан.

- Жениться я, конечно же, когда-нибудь женюсь, - безмятежно ответил Жоаль. - Но не бойся, я никогда не покину наши земли.

- А если барышня пожелает, чтобы ты отправился жить к ней? Чтобы ты занялся ее поместьем?

- Ей придется передумать, папа!

Давид наклонился, разглядывая свои широкие ладони.

- Кто знает, - буркнул он. - Никогда нельзя быть уверенным...

Появление кареты, запряженной двумя лошадьми и управляемой Цезарем, к счастью, положило конец этой беседе. Как только карета остановилась перед крыльцом, из нее проворно выскочил юный слуга и преклонил колени у ног старого хозяина.

- Цезарь, ты, по крайней мере, как следует вымыл этого негро? - спросил Давид.

- О, да, г'сподин, - ответил раб. - Он совсем ничем не пахнет.

- А как его зовут?

- Непо, г'сподин.

- Ну-ка, Непо, - произнес Давид, взглянув на ребенка, - вставай, и дай я тебя понюхаю и посмотрю, можешь ли ты сопровождать нас в Трините.

В восхищении от неожиданной удачи, мальчик поднялся. Давид долго и придирчиво обнюхивал его, близко притянув к себе, и наконец хлопнул по плечу:

- Сойдет. Но смотри, не забывайся и держись подальше от барышни Селии! И главное, не вздумай потеть, понятно?

- Да, г'сподин! Спасибо, г'сподин! - откликнулся Непо пронзительным голоском.

Жоаль по-прежнему подпирал спиной колонну и о чем-то размышлял.

- Папа, - серьезно спросил он вдруг. - Если однажды я возьму в свой дом белую женщину и женюсь на ней, что мне с ней делать, когда она состарится и не сможет больше дарить мне сыновей?

Давид буквально подскочил и тумаком отослал Непо к карете.

- Что это ты такое думаешь, - заворчал он. - То, что у тебя будет жена, вовсе не означает, что ты лишишься права захаживать к своим негритянкам!

Жоаль был еще слишком наивен и чист, чтобы понять подобные вещи. Но именно по своей наивности он всегда любил, чтобы все было предельно ясно, без недомолвок и скрытого смысла.

- Белая - это лучше, чем наши самки? - спросил он, слегка краснея.

- Не то чтобы лучше, - помедлив, сознался Давид. - Но по-хорошему, у тебя должна быть твоя собственная белая женщина, чтобы иметь настоящих детей.

- Ты хочешь сказать, белых?

- Ну да, конечно же! - пробормотал Давид.

Он был смущен и удручен до крайности, произнося эти слова. Так бывало каждый раз, когда ему приходилось касаться этой темы, даже случайно или вскользь, даже когда Жоаля не было рядом. Сам он был чистой белой крови, и тем не менее чувствовал себя неловко, когда белая знать заводила разговор об этом.

- О! а не хватит ли нам на сегодня болтать про это, - добавил он.

Жоаль не заметил его смущения. Еще несколько минут он продолжал думать о женитьбе, потом тряхнул головой.

Солнце все задорнее и ярче искрилось над лужайкой и кактусом. В сотне метров от крыльца, спускаясь меж деревьев по каменистому склону долины, вереница рабов направлялась к Старому Лорелею купаться.

В вестибюле снова послышался гам и шум голосов. Первой на крыльце показалась Селия. Она была в элегантном платье с глубоким вырезом, и его живая расцветка сглаживала бледность ее лица.

- Ну так что же, Жоаль! - спросила она, подойдя к нему. - Ты все-таки отказываешься проводить нас?

Жоаль попытался пуститься в разъяснения насчет неотложной работы, но это не произвело почти никакого впечатления на девушку.

- Сегодня воскресенье! - возразила она. - Ты мог бы хоть раз в неделю сделать над собой усилие и поехать с нами. Я приехала домой неделю назад, а видела тебя за все это время не больше пяти минут!

- Мне было бы очень приятно поехать с тобой, - искренне сказал Жоаль.

Он находил сестру очень милой в этом платье. Он был всегда счастлив видеть ее красивой, потому что был очень привязан к ней и хорошо чувствовал себя в ее обществе.

Сзади, тяжело хромая, к ним подошел Режис. Как и обычно, он был одет весьма изысканно. Какое-то время он молча стоял на пороге. От одного вида брата и сестры в нем поднялся гнев. Сколько себя помнил, он не мог выносить, чтобы кто-либо проявлял хоть какой-то интерес к Жоалю. Как только он вырос настолько, чтобы суметь понять, в чем дело, Марта не замедлила рассказать ему всю правду о брате. Эта тайна, которую он до поры до времени должен был носить в себе и притворяться, что ничего не знает, делала его прямо-таки больным. Его истощала и грызла мысль, что дни и ночи он вынужден жить под одной крышей с мнимым белым. Он носил в себе эту правду, все время чувствовал, как она жжет ему сердце и губы - и все-таки не мог швырнуть ее в лицо самозванцу. Постоянная необходимость подавлять раздражение и сдерживать клокотавшую ярость отравляла ему все радости жизни. Городские кутежи, в которых он сделался уже еженощным завсегдатаем, попойки со случайными друзьями неспособны были загасить огонь, что загорался у него в крови при виде того, как отец лелеет Жоаля, но лишь углубляли и приближали непоправимое.

- Может, хватит уже кривляться? - резко заметил он. - Вам не кажется, что пора бы уже пуститься в путь, а?

Он спустился с крыльца, направляясь к карете, со злостью волоча искривленную ступню. Давид, казалось, и не заметил, что его перебили. Медленно шагая по ступенькам вслед за Жоалем и Селией, он заговорил:

- Ну вот, я все обдумал, сынок. Тебе, может быть, придется снять наручники с двух парней, которых привез нам вчера Маллиган. Но будь внимательнее, ладно? Уж очень они кажутся похожими на мерзких неприрученных дикарей с Мыса.

- Не думаю, что он привез их из такой дали, - сказал Жоаль. - Но ты прав, папа, они и вправду возбуждены. Если я увижу, что за ночь они не успокоились, оставлю их скованными и сегодня, и скажу толстому Тому, чтобы он немного погонял их по загону, нагрузив каждого вязанкой хвороста.

- Сегодня воскресенье, - заметила Селия. - Не по-христиански делать подобные вещи в Божий день.

Давид и Жоаль улыбнулись. Непо суетился, помогая Режису удобнее устроиться в карете на подушках. Когда ребенок потянулся потрогать его больную ногу, калека сурово оттолкнул раба. Едва выйдя из дома, он тщетно искал, чем бы оскорбить Жоаля. Больше всего ему нравилось заставлять того чувствовать, насколько он, Режис, превосходит его в элегантности, остроте на язык и злословии. Это было тем более приятно, что Жоаль действительно каждый раз уступал ему.

Но сейчас игре мешало присутствие Давида. И бледный юноша молча разглядывал приближавшуюся троицу, а пламя бесконечной ненависти медленно, но верно делало свое разрушительное дело, испепеляя его изнутри.

Продолжение следует...