Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Около пяти часов пополудни Жоаль заметил, как от дерева к дереву у выхода из лощины бесшумно заскользили человеческие тени. Почти сразу же их увидел и Филипп. Он хотел вскрикнуть, но из его судорожно разинутого рта не вылетело ни звука. Он молча указал Жоалю на тени дрожащим пальцем и уронил руку.

- И не только там, - ответил Жоаль. - На самом деле вот уже почти час, как мы полностью окружены.

Он указал в сторону эвкалиптов на одну темную точку, чуть поодаль - на другую, третью... Сам он нисколько не боялся. Ему было странно, непривычно и все же приятно стоять в проеме окна, возвышаясь над всем Канааном, и подставлять лицо нежному теплу заходящего солнца. Он глубоко втянул воздух и объявил Филиппу:

- Сейчас я попытаюсь вступить с ними в переговоры. И если вдруг они откроют огонь, Вы должны немедленно забаррикадировать дверь.

- Хорошо, - машинально кивнул Скантон.

Он вытер рот и пристально посмотрел Жоалю в лицо:

- Но тогда... Вы уже не сможете войти!

- Пусть Вас это не тревожит!

Филипп снова кивнул. В глубине комнаты Цезарь, безмолвный и неподвижный, ждал решения господ и явно не понимал, что делать с ружьем, которое ему насильно вложили в руки. Жоаль обернулся к рабу, ободряюще кивнул, но сердце его напряженно сжалось при виде безвольной фигуры негра, и когда он снова обратился к Скантону, голос его сел до хриплого шепота:

- Я рассчитываю на Вас, Филипп - проследите, чтобы все сохраняли спокойствие и хладнокровие, пока меня нет в доме. Чтоб, не дай Бог, никто не вздумал кричать или стрелять, даже по самой веской причине. Именно так, что бы ни случилось! Я думаю, я... в конце концов, надеюсь, что мне удастся добиться от них, чтобы они оставили нас в покое - но мне не нужно лишний раз Вас предупреждать: смотрите в оба, если Вам дорога жизнь.

Он с озабоченным видом похлопал по себе руками, словно проверяя, ничего ли не забыл, и напомнил уже обоим собеседникам:

- Оставляю под вашу защиту ребенка и трех женщин!

Филипп, а за ним и Цезарь тряхнули головами в знак согласия. Тогда Жоаль расправил плечи, взял ружье и покинул гостиную. Размеренным неторопливым шагом он пересек вестибюль, вышел на крыльцо, спустился по ступенькам и направился через лужайку к лощине. Машинально он перехватил оружие обеими руками. Ему вдруг показалось, будто он странным образом вытянулся и воспарил над землей, так, что кисти его собственных рук, сжимавшие холодную сталь, и ступни ног, с шелестом попиравшие траву, оказались страшно далеко и почти перестали подчиняться. Он смутно чувствовал, что старается двигаться уверенно и невозмутимо, как когда-то его отец, но ладони его были влажны от нервного пота.

Под его ногами трава лужайки на несколько шагов сменилась хрустящим гравием аллеи, потом он снова ступил на траву - ту, что росла по краю лощины. Впереди лоснящиеся на солнце стволы деревьев раскачивались от вечернего бриза.

И вдруг, когда до непролазной чащи и древесных завалов осталось метров пятьдесят, ему почудилось меж ветвей какое-то движение. Он остановился, вгляделся повнимательнее, не увидел ничего особенного и хотел было идти дальше...

- Ты, белый, замри и не двигайся!

Окрик хлестнул по ушам, как выстрел, и разнесся эхом среди деревьев. Жоаль растерялся и целую минуту не мог сосредоточиться. Он все еще был во власти возбужденного нетерпения, что вытолкнуло его из дома и привело сюда защищать свою землю - и ему едва верилось, что решающий миг уже настал. Он сдерживался с трудом, и ствол его ружья, нацеленный на враждебные заросли, описывал круги, будто примериваясь, куда лучше послать смертоносный заряд. Вновь, как когда-то, когда его звали "кэп Жоаль", ему предстояло сосредоточить все свое существо на выполнении жизненно важной задачи, остудить эмоции и прояснить голову - и отдавать приказы, и поторапливать нерадивых! Он уже напрочь забыл, что же задумывал сказать мятежникам, что собирался доказывать им. И, не помня себя от волнения, самого сильного и мучительного, какое когда-либо испытывал, он выкрикнул:

- Ну ладно! А теперь выходите!

И чернокожие многоголовой толпой зашевелились в лощине, медленно заполонили ее и хлынули через край, точно воды Старого Лорелея в ненастную ночь. Они шли не спеша, то и дело останавливались и ждали, пока подтянутся крайние, замыкая кольцо вокруг Жоаля. А когда враг был полностью окружен, они замерли, пристально разглядывая его. Их было человек пятьдесят, все они были одеты в лохмотья, но у всех было оружие. Некоторые, едва взглянув на белого, валились на землю, отдуваясь, будто утомленные тяжелым трудом.

Так продолжалось минуты две, затем из толпы появился Плутон и захромал навстречу Жоалю. За то короткое время, что прошло после его побега из Бриара, он не мог сильно измениться, и все же Жоаль с большим трудом признал в нем бывшего дворецкого. Глаза главаря беглых пылали, от носа к углам рта пролегли глубокие морщины. Он шел, не прячась от нацеленного на него ружья, и остановился только тогда, когда ствол уперся ему в грудь.

- Ну что, белый, соизволил наконец выползти из своей дыры? - насмешливо спросил он.

- Я так и знал, что найду тебя здесь! - сказал Жоаль.

- Я тоже.

- Как ты думаешь, получится у нас поговорить спокойно? Или хочешь сразу перейти к выстрелам?

- Черные не так скоры на руку, как белые!

И Жоаль не нашелся, что ему ответить. Медленно перебирая по ружью руками, он опустил ствол к земле. Быть может, ему стоило бы совсем бросить оружие - но оно было дорого ему тем, что придавало сил. Он заколебался на мгновение, но все же не выпустил приклад, не смог заставить себя остаться перед повстанцами совсем уж безоружным - это было бы чересчур рискованно. Тем более, что Плутон тоже был вооружен, хотя ствол его ружья с самого начала смотрел в землю.

- Не сомневаюсь, у нас почти нет шансов договориться, - произнес Жоаль. - Но мы все-таки можем попытаться, да?

Чернокожий согласно кивнул. Пока Жоаль говорил, он вздрагивал в такт его словам, будто они были звуками тамтама. Братья взглянули друг другу в лицо, и каждый прочел в глазах другого свою тревогу. Жоаль не выдержал молчаливого противостояния первым.

- Почему бы тебе не приказать своим людям оставить это поместье в покое? - спросил он.

Плутон затрепетал. Что правда, то правда - лишь ему одному могла подчиниться толпа негров, выжидательно разглядывавших обоих соперников. Несколько секунд он упивался сознанием того, что белый это понял. Но затем - быть может, потому, что трава под их ногами была та самая, по которой он и его враг не раз бегали в детстве - мысль эта показалась ему настолько чуждой и неприятной, что он со страхом отогнал ее. Как и в тот день, когда он заколебался, прежде чем первый раз выстрелить в белого - белого, который охотился за ним - он мгновенно осознал, что его соперник всего лишь обычный человек, а не божество и не господин, каким бы невероятным это ни казалось. И если бы здесь и сейчас он так просто подчинился Жоалю, тот и сам почувствовал бы, как это смешно.

Он взглянул через плечо на своих людей. Они пристально следили за ним, и многие уже лениво поигрывали оружием. Он крикнул им опустить стволы, и окрик прозвучал странно, почти как стон. Едва смолкло его эхо, Плутон сразу же опять поднял глаза на Жоаля. В голове его теснились воспоминания. Вот он, испуганный усталый мальчонка, бредет в пыли за лошадью работорговца... и все по вине этого белого! Вот он бежит через болота, а позади все ближе раздаются голоса запыхавшихся солдат и лай собак, пущенных в погоню за ним, как за дичью... опять по вине этого белого! Вдруг страшная боль обжигает ногу, ноздреватая земля прыгает к самому лицу и глухой тяжелый удар с хрустом обрушивается на голову... снова по вине этого белого! Наконец, ему вспомнилась другая, унизительная боль - от кнута, что, впиваясь в его человеческую плоть, навсегда исполосовал ее позорными следами... и это вновь по вине все того же белого, который тоже называет себя человеком!

Внезапно на Плутона накатил такой страх, что у него перехватило дыхание. Потом со дна души поднялась ненависть. Он принялся пристально разглядывать черты лица Жоаля, его вьющиеся крупными кудрями волосы, его светлую кожу. Этот человек продал его, исхлестал до полусмерти, заковал в цепи - нет ему пощады!.. Но кто же такие, в конце-то концов, чернокожие?! Раса, точно такая же, как белые! Вернее, народ - точно такой же, как белые! А прежде всего они - дети Справедливого Господа, точно так же, как и белые! Но разве не сказано в Писании: кто нападает на детей - нападает и на Бога?

Поймав себя на этой мысли, он пожал плечами. Сам он верил, что негр стал негром только потому, что когда-то один-единственный раз безропотно принял страдания, причиненные белым, и признал нормальным порядком вещей право белого причинять их. С того рокового дня ни один негр на Земле ни на миг не переставал страдать!..

Так почему же он, Плутон, больше страдать не хочет? Он сам еще до конца не разобрался. Но твердо знал одно: если он сейчас ответит белому отказом, то станет лучше, чище белого, а главное - этот отказ сделает его человеком.

- Ты хотел со мной поговорить? Ну что ж, говори! - разрешил он Жоалю.

- Что это на тебя нашло, зачем тебе нападать на Канаан, почему ты хочешь его разрушить? - спросил тот. - Что это за манера заставлять землю отвечать за ошибки, которые совершили люди?..

Он тряхнул головой, будто вспомнив что-то, и продолжил уже не так твердо:

- Ты хочешь разорить ее потому, что сегодня узнал, что никогда не будешь ее хозяином?

- Нет, - ответил Плутон.

- Тогда почему? Ты что же, думаешь, что станешь свободнее, если не оставишь тут камня на камне?

- Чем больше мы разрушаем поместий, тем меньше остается наших угнетателей и мучителей. Отныне наша свобода - всего лишь вопрос времени, и мы должны, мы сможем продержаться, пока она не настанет!

- Продержаться, громя и уничтожая все на своем пути?

- Так мы с каждым днем будем становиться все сильнее, а наши враги - слабее. Мы так страдали...

- ...что теперь хотите и всех других заставить страдать?

- Нет!.. Что мы больше не хотим, больше не можем терпеть!!

Этот отчаянный вопль задел Жоаля за живое и окончательно заставил забыть все, что он собирался сказать в защиту Канаана. Боль чернокожего отозвалась мукой и в его душе, и он надолго замолчал, унесясь мыслями далеко в прошлое, к своим собственным невзгодам.

- Ты действительно так ненавидишь всех белых? - тихо произнес он наконец. - Даже тех, кто здесь, в доме?

- Да! Да! - взвыл Язон.

- За что?

- За все, что они со мной сделали, а еще сильнее - за то, как они со мной обращались! Я ненавижу вас не только за то, что вы не хотели видеть во мне человека, но больше всего за то, что вы ни разу даже не попытались этого увидеть! Вам ни на секунду и в голову не пришло допустить даже мысль, что я тоже человек!

- А твою голову эта мысль, видать, вскружила до безумия? Мы и ведать не ведали, что творилось с тобой после того, как ты был продан...

- Я обвиняю вас именно в этом неведении! Вы всегда и везде только и делали, что позволяли, позволяли и позволяли!

Жоаль понял, что он хотел сказать. Пока Язон говорил только о тех, кто остался в доме, но в любую минуту он мог продолжить свою обвинительную речь и произнести уже его имя, и заставить признать, что во всем случившемся с ними обоими так или иначе есть доля его, Жоаля, вины. Внезапно его осенило, что так и есть, что, даже если бы он не хотел воспитывать Язона колотушками, помыкать им, продавать его - та же самая роковая цепочка событий, что столкнула их сегодня лицом к лицу в непримиримой вражде, все равно бы сложилась, не тем, так другим образом... Короче говоря, чернокожий был прав! Он был прав, что ненавидел его всеми силами души!

Жоаль содрогнулся от этой беспощадной правды, ему стало горько и стыдно, словно бы кто-то грубо раздел его догола. Лишь на короткий миг им овладели бессилие и нерешительность, но он тут же взял себя в руки и твердо сказал себе: бесполезно сознавать свою вину в чем бы то ни было, если не знаешь, что надо сделать, чтобы искупить ее. Но того, что творилось много лет, не поправить за несколько минут!.. Жоаль почувствовал, что теряет почву под ногами. Белые ненавидели его за кровь чернокожей в его жилах - и вот, пожалуйста, теперь черные ненавидят его за то, что в нем течет и кровь белого!

"А! Да пошли бы они все со своим вопросом крови!.." - в отчаянии подумал он.

Еще мгновение он стоял неподвижно, сотрясаясь от бешеных ударов собственного сердца, потом принялся нервно теребить ружье.

О, да! Господи, Боже мой, да! Пошло бы оно куда подальше, это дурацкое человечество, которое и пяти минут прожить не может без того, чтобы не вспомнить о чьем-нибудь цвете кожи, как будто бы за него можно помиловать или осудить!.. Чтоб им провалиться, всем этим манерным, насквозь лживым, искусственным и пустым существам, готовым болтать всякий вздор, лишь бы только блистать в обществе себе подобных, нравиться, да просто-напросто верить в собственные выдумки без всякого ума и смысла - и неспособным отвечать ни за что, кроме собственного ничтожества и жалкой пародии на жизнь!..

Жоаль торопливо дышал, будто боясь, что воздух вот-вот закончится. За цвет кожи оскорбляют или сносят оскорбления... За это презирают или подвергаются презрению... За это убивают или умирают - за одно лишь только это! В его затуманенном рассудке рождалось и рассеивалось, как пар, множество образов: гостиные, где кланы знатных болванов дуются, увы, не лопаясь, от гордости чистотой своей расы - разумееется, не потому, что они такие чудовищные расисты, но потому, что так приятно рассуждать с умным видом... монастыри и храмы, где не смолкают обличительные проповеди - разумеется, не потому, что церковники сами так уж праведны, но потому, что им всегда нравится созерцать страдание большее, нежели их собственное! Страшные звуки чудились ему: размеренный свист кнута под одобрительный гул толпы алчных зрителей... глухой удар пули, пронзающей человеческую плоть у подножия национального флага... крик человека, истязаемого другими людьми...

Он вскинул голову. Да пошло оно все к черту! Он, Жоаль, вышел защищать свою землю. Только ему одному это под силу, и если он отстоит ее - всем мучительным страхам и сомнениям, сковывающим его душу, настанет конец. Он отвернулся от Плутона, прищурил глаза и взглянул на закат - горизонт переливался множеством оттенков красного, розового, оранжевого и пронзительно-желтого, играл немыслимым богатством красок. Солнце уже село, но еще ярко пылала огненная линия, где небо смыкается с землей. На ее узкой ленте воображению рисовались странные призрачные города, порты неведомых морей, омытые сверкающим кроваво-золотым прибоем. Цепочка облаков вытянулась над ними, будто ожерелье царских рубинов. И Жоалю показалось на миг, будто он видит сказочную страну, такую близкую и почти реальную, что только руку протяни... Дрожал нагретый рдяными отблесками воздух, огромные золоченые бухты вставали над безмятежными водами, и деревья Канаана бросали на них чудесную кружевную тень цвета дикой лаванды.

Как непохож был этот мираж на все, что когда-либо видели и знали несчастные люди! Напоенная дивными ароматами, ласкающая все чувства библейская страна, потерянный рай, заставляла преклониться перед великолепием жизни и одновременно рождала ужасное, невыносимо горькое сожаление о том, что никому не дано стать вновь такими высокими, призрачно легкими и незапятнанно чистыми, какими были люди при сотворении мира. И сколько ни беги, как ни тянись, с этим миром грешному человечеству никогда уже не слиться.

Жоаль смотрел, не в силах отвести глаз, и чувствовал, что Плутон смотрит туда же. Волшебная страна парила перед ними, как благодатная гавань, задуманная Всемогущим Господом для утешения верных своих, и оба брата стремились к ней с неизбывной тоской. Все чудеса красоты, к которым они оба всегда мечтали прикоснуться, вся волнующая нежность, которую мечтали испытать - всё было в этом видении. Казалось, еще немного, и оно ворвется в медленное течение их жизней, рассеет мрак страдания, заставит забыть месяцы, прожитые без надежды и веры в себя, искупит проступки и слабости. И если бы не было вокруг ни одной живой души - и тот, и другой наверняка протянули бы руки навстречу этому чуду.

Но сладкое наваждение не могло длиться вечно. Пленительный край начал медленно и неотвратимо растворяться в сонме ночных теней. Поднялся бриз, и братья застыли в немом ужасе: еще мгновение, и обитель счастья исчезнет навсегда!..

- Сейчас ты прикажешь своей банде убраться отсюда! - буркнул Жоаль.

Плутон медленно, но решительно покачал головой.

- Отзови своих людей! - настаивал Жоаль. - Предупреждаю: я убью тебя, не колеблясь...

В строю чернокожих у края лощины поднялся ропот.

- Не двигаться! - приказал им Плутон.

Жоаль обвел повстанцев взглядом и неторопливым нарочитым движением погладил курок ружья.

- Оставь Канаан в покое, - сказал он Плутону. - Даже не пытайся тронуть в нем ни травинки, а не то...

- Ты будешь стрелять в меня? Ты, белый?

- Делай, что я говорю!

- Я не один. Думаешь, сможешь убить нас всех?

Жоаль шагнул в сторону и снова оглядел неподвижную толпу. Стоит ему хоть раз выстрелить, и она лавиной хлынет на Канаан.

- Ты знаешь, кто находится в доме? - спросил он.

Плутон кивнул.

- И у тебя хватило бы духу позволить их вырезать?

Главарь мятежников сделал неопределенный жест и сжал кулаки, неимоверными усилиями сдерживая колотившую его дрожь.

- Иди к ним, - выкрикнул он вдруг, - и пускай все бросят оружие и выходят!

Теперь настал черед Жоаля отрицательно покачать головой. Поток невыразимых желаний бился у него в горле, не в силах облечься в слова, и крепло в глубине его души то звенящее напряжение всех чувств, что пробудил в нем Канаан с тех пор, как он впервые почувствовал, что вернулся в него свободным. Но пусть будет спокойна родная земля: он не отступит, не ослабеет. Если бы он был один, если бы на него не смотрели с надеждой слабые люди, запертые в доме, он, может, и дрогнул бы. Но их безмолвные молитвы, их ужас, который он угадывал даже на расстоянии, вселяли в него решимость противостоять врагу до конца.

- Мы оба с тобой родились на этой земле, - сказал он Плутону.

- Но ты родился хозяином, а я - рабом!

- И нас обоих... родила одна мать.

- Это мало что меняет.

- Ну, и?.. Чего же ты хочешь?

- Чтобы вы все безоружными покинули этот дом!

Жоаль почувствовал, что придется подчиниться. Но он не мог себе этого позволить! Ему почудилось, будто от страшного напряжения ток его крови замедлился, едва не останавливаясь, с трудом раздвигая стенки сжатых спазмами сосудов... будто все его нервы обнажились и болезненно натянулись.

Плутон, без сомнения, ощущал то же: он, как и Жоаль, понурил голову и изо всех сил сжал ружье. Братья исподлобья наблюдали друг за другом в ожидании, кто первым не выдержит молчаливого противостояния и сорвется на роковой жест. Их тени долговязыми великанами вытянулись на траве в бледном отсвете уходящего дня. Он почти угас, жара спала, и влажная вечерняя прохлада пробрала обоих до костей. Они медленно растворялись в ночи. Аромат ночных цветов и листвы деревьев насквозь пропитал им кожу, затхлый запах мокрой земли и гниющего тростника забил ноздри. Они позабыли обо всем, кроме одного: не сдаваться до последнего! Они готовы были напролом идти каждый к своей цели, забыв усталость, голод, сон - и если время еще не перестало существовать для них, то лишь потому, что каждая истекающая секунда отдавалась в сердцах дрожью отчаяния.

И вдруг оба одновременно вскинули головы: со стороны въезда в поместье послышался топот мчащихся галопом лошадей. "Солдаты!?" - мысленно ужаснулся Жоаль, и одного взгляда на Плутона ему хватило, чтобы понять: он тоже так подумал. Какая-то слабовольная часть его существа хотела было обрадоваться, но радость быстро угасла, когда он увидел, как мгновенно бесшумно растворились в зарослях чернокожие воины. Он едва не застонал от безысходности: теперь никто не уйдет живым, все они попали в рабство к неумолимому чудовищу войны!

- Спрячь ружье, ни в коем случае нельзя, чтобы они видели, что ты вооружен, - быстро шепнул он Плутону. - Давай спокойно подождем, пока они...

И осекся: на выезде из аллеи показалась одна-единственная карета, простой экипаж, запряженный парой лошадей. За ней не было никакого эскорта или охраны. Внутри смутно виднелись силуэты трех человек. Четвертым был кучер: встряхивая вожжи, он громким криком понукал упряжку.

Карета вихрем пронеслась вокруг лужайки и остановилась у крыльца дома. Первым из нее выпрыгнул мужчина и бросился вверх по ступенькам. Следом за ним показалась женщина, тут же разглядела Жоаля и Плутона и пронзительно вскрикнула, указывая на них пальцем. Мужчина остановился и повернулся посмотреть, что она увидела. В неверном сумеречном свете, еще скользившем по фасаду, Жоаль различил, что это Мурсук. А в женщине, что указывала на них, он узнал Жюдиту. Он увидел, как Мурсук наклонился что-то сказать ей, но не смог разобрать слов. И тут из кареты вышла еще одна женщина. Она тоже сразу же увидела братьев - и направилась к ним неторопливым ровным шагом, подчеркнуто спокойным и решительным.

Все, что им теперь оставалось делать - это стоять и ждать, пока она дойдет. Оба впились в нее глазами, и весь остальной мир перестал для них существовать. Они стояли бок о бок неестественно прямо, будто хребет их превратился в стальной стержень, и совершенно забыли о том, что сжимают в руках ружья. Обоих снедало одно мучительное чувство - смятения, нетерпеливого трепета, смутной вины.

С каждой секундой Медея была все ближе. Наконец, она подошла достаточно близко, чтобы дотянуться до обоих сыновей рукой, но не коснулась их, а молча остановилась. Она просто стояла и смотрела на них, и темные глаза ее меж набрякших складок старческих век глядели ясно и безмятежно. И в лучах ее теплого взгляда оба брата оттаяли, лица их тоже прояснились. Мало-помалу все трое ощутили тот тесный душевный союз, что присущ людям, пережившим вместе долгие годы лишений.

- Оставь свое ружье, Язон, брось его, сынок, прошу тебя! - шепнула Медея.

Язон заколебался. Несколько мгновений он пытался сопротивляться умиротворяющей силе ее тихого голоса - но в конце концов сдался, и ружье упало в траву к его ногам.

- Г'сподин Жоаль, - обратилась Медея к старшему сыну, - Вы ведь не собирались и вправду убить мне моего Язона?

Теперь ее лучистый взор был обращен Жоалю прямо в душу, и он почувствовал, что немного боится его пронизывающей силы. Ему было неловко признаться ей, что он чуть было не убил брата.

- Нет, не думаю, - ответил он. - Все, чего я от него хотел, это чтобы он не трогал Канаан. Чтобы он ушел вместе со своей бандой...

Стоило ему произнести это, неистовая ярость захлестнула его, и он уже перестал понимать, хотел ли на самом деле убить Язона... Одна часть его души пылала гневом, другая силилась убедить его, что он говорит матери правду...

- Я никому не позволю коснуться этой земли! - вырвалось у него.

Но в то же мгновение он вспомнил, как чувствовал себя, когда они с Язоном целились друг в друга, и ему стало так стыдно, что праведный гнев защитника родины мигом угас.

- Не знаю, - потупился Жоаль. - Не думаю, что убил бы его!

И тоже, после секундного замешательства, уронил свое ружье в траву рядом с оружием брата.

- Спасибо, г'сподин, большое спасибо, - прошептала Медея. - А теперь, если хотите, я была бы рада, если бы вы оба проводили меня до эвкалиптов.

- Зачем это? - спросил Язон.

- Я хотела бы, - тихонько сказала Медея, - я бы просто хотела, чтобы вы пошли туда со мной.