Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Плутон вернулся примерно за час до рассвета. Ему пришлось разбудить Дотти, чтобы попасть в дом, и она засыпала его вопросами. Он заверил ее, что не переходил границ поместья, а просто бродил вокруг бараков, не помня себя, как с ним часто случалось. Потом он тихонько заглянул к Маллигану - и, когда вышел, лицо его сделалось безмятежно, а губы сложились в загадочную и довольную улыбку. Он забился в свой привычный угол за входной дверью, свернулся калачиком и моментально уснул.

Там его и обнаружил Жоаль, когда спустился от Сони. Он решительно невзлюбил этого негра за то, что тот как-то уж очень вовремя терял память и слишком часто ссылался на своего настоящего хозяина, которым, по его мнению, был один лишь Маллиган. Плутон сразу же, с первого взгляда показался Жоалю подозрительным. И хотя подозрения в адрес калеки-дворецкого остались необъяснимыми, от этого неблагонадежность раба не сделалась менее бесспорна и очевидна. Каждый раз, когда Жоаль старался спокойно объяснить Плутону явно плохо понятый приказ, на того нападали повышенная рассеянность и невнимание, что невероятно злило молодого хозяина.

Когда он нашел дворецкого еще спящим, эта злоба моментально ожила. Он разбудил Плутона пинком и приказал:

- Вставай! И выкладывай, что ты делал на улице все это время.

Тот повиновался. Некоторое время Жоаль пытался слушать, но Плутон снова завел волынку о своих пресловутых провалах в памяти, и он жестом приказал рабу замолчать.

- Раз так, пойдем-ка со мной на конюшню! - распорядился он. - Уж там я покажу, чего тебе теперь будет стоить каждая самовольная отлучка из дому!

Не говоря ни слова, невольник подчинился. Все так же молча Жоаль и Плутон прошли через кухню, пересекли задний двор. При виде их негры столбенели, провожали их взглядами, а за спиной у них принимались шептаться и, сбившись в кучки по трое-четверо, на почтительном расстоянии отправлялись следом. Все они немедленно поняли, что ожидает Плутона, и были взбудоражены близостью неожиданного развлечения - поглазеть на наказание.

Двери конюшни были распахнуты, перед ними Жоаль заметил конюха Феба. Тот, напевая, чистил упряжь.

- Феб, - приказал Жоаль, - а ну-ка задай этому негро хорошую взбучку!

- О, да, г'сподин, с удовольствием! - воскликнул Феб, вскочил на ноги и побежал за кнутом.

В ожидании, пока он вернется, Жоаль искоса взглянул на Плутона. Он смутно надеялся услышать оправдание или мольбу, как неизменно случалось всякий раз, когда надо было наказать провинившегося раба. Но Плутон не собирался ни в чем оправдываться и ни о чем умолять. Он хранил каменное молчание и неподвижность, разглядывая землю у себя под ногами.

Жоаль почувствовал на себе взгляды жавшихся в отдалении рабов и крикнул им:

- Подойдите!

Они тотчас же поспешили приблизиться с предвкушением удовольствия на лицах. Он снова повернулся к Плутону и бросил:

- Раздевайся!

Наконец-то ему удалось хоть чем-то прошибить дворецкого - тот содрогнулся и тихонько спросил:

- Прямо здесь, г'сподин?

- Да, здесь!

- Так Вы будете бить меня... при всех?

- А что, может быть, тебя это смущает?

- Что я отведаю кнута - нет, г'сподин, - ответил Плутон. - Но что на это будут смотреть другие люди и я буду знать, что им это нравится - да, г'сподин, смущает!

- А ну, не смей пререкаться! - буркнул Жоаль. - Раздевайся живо, слышишь?

Он снова окинул взглядом рабов, столпившихся вокруг. "Это всего лишь сборище несчастных негро!" - с горечью и раздражением подумал он. - "Стыдиться их?.. Все, на что они способны, это жрать, как свиньи, и спать со своими самками!" Но, мысленно произнося это, в самой глубине души он ощутил сожаление оттого, что они заставили его лишний раз напомнить себе об этом. Поймав себя на этом чувстве, он смутился и ожесточился еще сильнее. А все из-за этого дьявола Плутона! Он вынудил хозяина пойти на суровые меры - а ведь он, Жоаль, всегда был добр и справедлив со своими негро! Неспроста же когда-то рабы Канаана скорее сами готовы были наказать себя, скорее дали бы изрубить себя на куски, чем огорчить его или хоть раз ему не подчиниться!.. И он любил своих рабов. Но этого лживого изворотливого Плутона с его проделками он просто возненавидел.

- Ну же, Феб, нашел ты кнут или нет? - крикнул он и ударил кулаком по ладони.

Конюх тут же вынырнул из конюшни с кнутом в руках. Он встал метрах в двух позади Плутона и вывалял кончик кнута в пыли. Он много раз наблюдал за поркой, считал ее делом житейским и то и дело прыскал от удовольствия, видя, как колеблется Плутон, не решаясь оголиться.

- Можно начинать, г'сподин? - спросил он.

- Нет еще, подожди, пока он закончит стягивать штаны!

Как только с Плутона упали последние одежды, Феб принялся стегать его. На него первый раз в жизни возложили такое ответственное поручение, и конюх исполнял его с радостью.

- Вот так, г'сподин, Вы думаете, пойдет? - спросил он Жоаля о силе ударов.

- Да, продолжай! - ответил тот.

Жоаль приказал прекратить наказание только на тридцатом ударе. Плутон пошатывался, руки и ноги его тряслись, лицо было перекошено от боли и залито слезами. Но он устоял на ногах. На его спине и заду вспухли багровые полосы от ударов, из них крупными сверкающими каплями текла кровь. Плутон плакал от боли, но еще больше - от унижения. Внезапно он завопил от бешенства, так громко и пронзительно, что все остолбенели. А Плутон вырвал из рук Феба ненавистный кнут, с яростью швырнул его об землю и, собрав последние силы, кинулся, точно дикий зверь, на смеявшихся негров.

- Господин хозяин! - завопила Дотти, наблюдавшая за поркой с порога кухни. - По-моему, Плутон от боли совсем потерял голову!

Тягучая мучительная судорога прошла по телу Жоаля. Был ли это гнев, стыд или же острая боль?..

- А по-моему, ему еще мало досталось! - вскричал он и яростно махнул Фебу:

- Тащи его сюда и всыпь ему еще порцию горячих!

- А! это да, г'сподин! - взвыл негр и бросился за беглецом. - Уверен, уж теперь-то он их прочувствует!

Зрители мигом превратились в охотников, помогая Фебу, и он без труда настиг Плутона и приволок обратно к конюшне.

На сей раз наказание длилось до тех пор, пока провинившийся не повалился на землю без чувств. Жоаль приказал отнести его в стойло и приковать к столбу.

- Следи, чтобы у него не началось воспаление, - приказал он Фебу. - Он способен расхвораться специально для того, чтобы досадить мне!

Он проверил, правильно ли конюх его понял, с облегчением вышел из душной темноты во двор на солнце и медленно зашагал к дому. На этот раз негры провожали его глазами молча. Будоражащее нервы зрелище окончилось, и они снова впадали в привычную сонную одурь.

Жоаль внезапно почувствовал себя страшно измотанным и поймал себя на том, что и сам заражается отупляющим оцепенением рабов.

- За работу, ребятки! - буркнул он.

Негры выполнили приказ без промедления, потому что смотреть было больше не на что, а инстинкт послушания подсказывал им повиноваться тому, кто отдает распоряжения. Жоаль должен был бы оценить их покладистость и расторопность, он обязан был улыбнуться им - но что-то омрачило ему сердце черной тенью, отравив удовольствие командовать. Наказания, поощрения, жесты одобрения, знаки усердия - все, из чего складываются нормальные отношения между хозяевами и рабами - все в этом доме шло не так и наперекосяк. И, разумеется, опять же и единственно по вине Плутона!

Жоаль не мог понять, отчего ему так тяжко. От этой ли безрадостной мысли? Или оттого, что сегодняшняя экзекуция что-то ему напомнила?.. В памяти его вдруг всплыло другое наказание, которому он подверг когда-то давно молодого и такого же порочного негра. Это было в Канаане незадолго до смерти отца...

Внезапно Жоалю стало страшно, что его сейчас затошнит, как тогда - слишком уж ярко проступила из прошлого тяжелая сцена: голубоватый полумрак по углам конюшни... ноги провинившегося раздвинуты распоркой... и Рамос затыкает своим клетчатым платком его умоляющий рот... Жоаль содрогнулся всем телом, а неумолимая память продолжала цепляться за мельчайшие детали: раба, которого они тогда с Рамосом высекли, звали Саломон! И через несколько дней он перепродал его... Мурсуку - именно Мурсуку, тогда простому приказчику... продал вместе с маленьким Язоном!

Воспоминание об этом наполнило сердце страхом. Движимый смутным недобрым предчувствием, Жоаль вернулся на конюшню и неслышно вошел. Внутри царила глубокая тишина, нарушаемая лишь жужжанием мух.

Плутон пришел в себя. Он неподвижно сидел на земле у столба, к которому его приковали, и, склонив голову, созерцал пустоту прямо перед собой. От одного взгляда на его темную сутулую фигуру Жоаля пронзила нестерпимая грусть. Он помнил, что вернулся допросить Плутона, но внезапно некое другое тревожное предчувствие помешало ему задать приготовленный вопрос. Вместо этого он нехотя признался:

- Ох, как бы мне хотелось избавиться от тебя навсегда!.. Но, может быть, я забуду о своем желании, если ты поклянешься, что никогда больше не будешь отлучаться без спроса. Не будешь?

Вместо ответа раб поднял на него глаза - пустые и бессмысленные. Жоаль сам не знал, почему сказал Плутону именно это. Он принялся разглядывать наказанного в упор, но тот не дрогнул и не отвел взор.

- Только не воображай себе, будто тебя высекли ни за что ни про что! - повысил голос Жоаль. - И даже думать не пытайся снова заговаривать мне зубы тем, что ты потерял память!.. А для начала встань, когда я с тобой разговариваю!

Все так же безмолвно Плутон повиновался. Это оказалось нелегко: удерживавшие его цепи обвивали столб слишком низко, и, чтобы выпрямиться, ему пришлось передвинуть их вверх. Подчиняясь все тому же неподвластному его воле таинственному побуждению, Жоаль приблизился к Плутону. И руки невольника коснулись его...

Едва он почувствовал на своей коже влажные горячие пальцы, его током пробил необъяснимый страх, он весь напрягся, словно в ожидании приступа боли.

- Г'сподин Жоаль... - пролепетал раб.

- Что "г'сподин Жоаль"?! - взорвался тот. - Убери-ка от меня свои лапы! Я, кажется, задал тебе вопрос. Вбил ли ты наконец в свою тупую башку, что больше никогда не следует уходить из дому?

У Плутона задрожали колени, он пошатнулся и медленно стал падать навзничь, пока не повис, удерживаемый за руки цепями.

- Да! - выдохнул он.

- Да - кто?

- Да, г'сподин хозяин!

- Вот то-то же, - кивнул Жоаль.

Он постоял еще несколько секунд будто в растерянности, отвернулся и быстро вышел из конюшни.

Тревога и страхи, разбуженные утренним наказанием, терзали его всю дорогу до Трините. Положение в городе за ночь сильно осложнилось. На рейде стояло под разгрузкой множество военных кораблей, и это значило, что на остров высаживались пресловутые войска, присланные метрополией для восстановления порядка. "Ну вот уже нашими землями занимаются солдаты!" - подумал Жоаль с плохо скрытым презрением. - "Надо же было так низко пасть... Можно подумать, военные сумеют разобраться в наших трудностях! Да они только добавят беспорядка, не иначе!"

Пробираясь по улицам вдоль причала, он заметил заграждение из фургонов. Из них выпрыгивали полицейские. В первом часу ночи был взорван склад боеприпасов неподалеку от форта. Он до сих пор горел, в небо поднимался огромный столб черного дыма. Проехали две телеги с трупами, и невозможно было различить, черные они или белые. Ходили слухи, будто взрыв тоже был делом рук беглых рабов.

Жоаль пришпорил коня. Он спешил встретиться с Мурсуком и расспросить его о Плутоне.

Но на складах директора не оказалось. Он внезапно заболел - никто не знал точно, чем - и остался дома в Ландстоне. На мгновение Жоаль заколебался, стоит ли ему туда ехать. У него не было никакого желания тащиться в Ландстон и встречать там Берту. Но нетерпение поскорее разузнать о прошлом подозрительного дворецкого мучило его сильнее, чем эта неловкость.

Он снова пришпорил коня и, то и дело погоняя, достиг поместья уже к полудню. Было жарко, похоже, собиралась буря. Над каменистой равниной возвышался огромным закопченным скелетом старый кирпичный дом Скантонов. Трава и кусты язвами зеленели на его прогнивших стенах. А у самой земли проступало дерево фундамента. У Жоаля не укладывалось в голове, как это люди могут жить в таком мрачном месте - даже от одного взгляда на дом душа его преисполнилась отчаяния.

Ему пришлось долго ждать перед дверью, пока наконец ее не открыла старая заплаканная негритянка. Он приказал ей пойти доложить Мурсуку о своем приезде.

- Да, г'сподин, - всхлипнула рабыня, проводив его в салон. - Посидите немного, г'сподин, пока к Вам выйдет хозяйка! Потому что хозяин - он больной лежит!

Когда в темную комнату, служившую гостиной, вошла Берта, Жоалю показалось, что на ней все то же одеяние из магазина готового платья, что и десять лет назад. Но лицо ее и тело отяжелели, обрюзгли и стали еще непривлекательнее. Берте совсем недавно исполнилось тридцать, но выглядела она по меньшей мере на пятьдесят. У нее пожелтели зубы и усохли десны, оголив корни, точно у старой кобылы. А большие навыкате глаза из-под покрасневших набрякших век смотрели все так же тупо.

Она видела Жоаля впервые с тех пор, как он вернулся в страну, но обратилась к нему безразлично, как ни в чем не бывало:

- Здравствуйте, кузен. Как Вы поживали все это время?

- Хорошо, спасибо, - ответил Жоаль. - А Ваш муж, говорят, захворал?

Услышав этот вопрос, она тут же захлюпала носом и простонала:

- Увы, да... И я даже скажу Вам, ему совсем плохо! Это случилось с ним вчера вечером, как только мы поужинали. Он всю ночь просидел неподвижно и ни словечка не вымолвил! Посмотрите, кузен, его будто паралич разбил!

Не переставая причитать, она схватила Жоаля за руку и потянула вглубь дома. Спальня Мурсука располагалась в одной из комнат на втором этаже. Сам он полулежал в глубоком кресле, опираясь спиной на подушки, правая нога покоилась на табурете. Глаза его были закрыты, голова чуть покачивалась - казалось, он дремал.

- Анри! - окликнула его Берта с порога. - Пришел наш кузен Жоаль!

Мурсук еле заметно вздрогнул и с трудом повернул к вошедшим лишенное всякого выражения лицо. Жоаль приблизился, взял его за руку и тут же отпустил: рукопожатие осталось без ответа.

- Что с ним такое? - спросил он у Берты.

- Наверное, приступ ревматизма.

- Вы уверены?

Она снова захныкала:

- Увы, нет! - и, отведя его в дальний угол комнаты, добавила потише: - Доктор подумал, а вдруг это апоплексический удар, и посоветовал мне собрать всю семью. Филипп приехал сегодня рано утром, но ему пришлось спуститься в город за лекарствами. И из-за всей этой неразберихи, что там сейчас творится, я уверена, он задержится в пути!

Жоаль хотел что-то сказать, но передумал. Мурсук, казалось, наконец заметил его присутствие: он посмотрел в их сторону, попытался приподняться, но сморщился и снова откинулся на спинку кресла.

- Это Вы, господин Жоаль? - буркнул он.

- Да, Мурсук, это я.

- Простите, что не могу подняться... Не знаю, что со мной вдруг стряслось!

- Что Вы чувствуете? - спросил Жоаль, не приближаясь.

- Какую-то тяжесть... Мне трудно даже пошевелиться, у меня жжет во всем теле... Как Вы думаете, это может быть приступ сильного утомления?

- Возможно, - согласился Жоаль.

Он медленно подошел к директору. Его беспокоило, что тот мог довольно долго пролежать без движения - как раз тогда, когда он был так нужен на складах!

- Как это с Вами случилось? - спросил Жоаль, лишь бы что-то сказать.

- Ни с того ни с сего вдруг вчера вечером... - простонал Мурсук.

- Я приехал, как только узнал.

- Да, это было большой любезностью с Вашей стороны, патрон, большое спасибо!..

- Я хотел бы кое о чем Вас спросить, - вновь заговорил Жоаль после недолгого молчания.

- Насчет моего несчастья, господин?

- Нет.

- Тогда это, должно быть, деловой вопрос? Что-нибудь не в порядке? Сегодня утром, когда приехал Филипп, я услышал, как он рассказывал внизу о взрыве, который устроили беглые нынче ночью. Но, знаете, патрон, я больше ни разу не связывался с ними с тех пор, как Вы распорядились это прекратить!

- Знаю, - кивнул Жоаль.

- Клянусь, я не ослушался Вас!..

Мурсук замолчал, утомившись, и несколько раз судорожно глубоко вздохнул. В комнате надолго повисла тишина. Где-то в глубине сознания Жоаля забрезжил слабый огонек догадки, но такой смутной, что он не в силах был выразить ее словами. Она казалась ему спорной, глупой, но он не мог отделаться от воспоминания о Казимире: тот говорил, что регулярно навещает Маллигана... А что, если тот и впрямь выздоравливает и, может статься, плетет некую таинственную сеть заговора в зловонной полутьме своего кабинета? Водоворот темных невыразимых желаний бился в груди Жоаля, пробуждая вновь то неясное и мучительное стеснение, которое он всегда испытывал, когда думал о Маллигане, и которое еще более усилилось после ночи любви с Соней. Ему и самому, как и ей, Маллиган все чаще начинал казаться единственным препятствием на пути возвращения к нормальной жизни.

- Итак, патрон, - собравшись с силами, прошептал Мурсук, - что Вы хотели у меня спросить?

- Кое-что об одном негре.

- О негре?

- Да, Вы знаете, о Плутоне, он служит в господском доме в Бриаре. Такой хромой, со шрамом на затылке...

Мурсук закрыл глаза, запрокинул голову на подушки. Он прекрасно расслышал вопрос, но, казалось, не вполне его понял.

- Погодите-ка, дайте, вспомню, - буркнул он... и вдруг застонал, пронзенный болью: - О, право же, это серьезнее, чем просто переутомление! Это даже хуже, чем обычный приступ ревматизма!

Берта, все это время тихо сидевшая в дальнем углу комнаты, вскочила и бросилась к мужу.

- Не утомляйте его слишком сильно, кузен! - взмолилась она. - Вы же знаете, как он всегда старается угодить Вам, чем только может.

- Когда меня спрашивают о негро, это меня ничуть не утомляет! - брюзгливым старческим тоном возразил Мурсук.

Он отчаянно пытался дать Жоалю ответ, но болезнь все сильнее мешала ему, сковывала болью голову, туманила мозг.

- Подождите... - бормотал он. - Погодите, дайте, подумаю...

И тут послышался шум колес: к дому подъехала карета. Хлопнула входная дверь, раздались торопливые шаги по лестнице, и в комнату вихрем ворвался Филипп. Он сразу заметил Жоаля, резко остановился и воскликнул:

- А! Жоаль! Я надеялся, что это и окажетесь Вы. Увидел Вашу лошадь у ворот конюшни... Мне очень приятно так скоро повстречать Вас снова.

Он говорил искренне, но был несколько сбит с толку. После той первой встречи на "Резвом" они с Селией говорили о Жоале, не умолкая. Но имело ли это для самого Жоаля какое-нибудь значение? Он решил, что никакого, и потупился, словно бы огорченный тем, что не может пересказать слова жены. Ведь в их долгих беседах только и разговоров было, что о любви!

- Как он, не получше? - обратился Филипп к Берте, указав на больного.

Она пожала плечами, с трудом подавила рыдание и простонала:

- О, теперь остается только молиться... Больше ничего не поделаешь! Быть может, в конце концов Господь смилостивится и услышит меня!

Она покинула комнату - и с ее уходом все присутствовавшие испытали облегчение. Филиппа немного смутило, что он оказался с Жоалем почти наедине, но потом он подумал, что так даже лучше: вдруг это поможет им найти общий язык!

- С тех пор, как мы с Вами встретились, Давид все время расспрашивает о Вас! - выпалил он и, увидев, как вздрогнул Жоаль, поспешил уточнить:

- Давид - это наш сын! Ну, помните, тот маленький мальчик, что подходил пожать Вам руку? Это Селия настояла, чтобы он носил имя Вашего папы...

Он покраснел, замялся и продолжил:

- Она будет здесь с минуты на минуту. И обрадуется случаю снова повидать Вас! Говорила ли она Вам, что мы со дня нашей свадьбы живем в Канаане?

- Да, - ответил Жоаль.

- Так поступить было необходимо, не правда ли? Не оставлять же поместье без присмотра. Режис вечно где-то шляется, мама чувствует себя все хуже и хуже...

Он снова замялся. Он боялся, как бы его жалобы не начали раздражать Жоаля, но растущее беспокойство грызло его, не давало молчать, и наконец он в отчаянии выдохнул:

- Получается, что мне приходится обо всем заботиться одному!

- Я могу только догадываться, в каком теперь состоянии зéмли! - заметил Жоаль.

Слова Филиппа пробудили в нем море воспоминаний, будто налилась кровью пуповина, некогда связывавшая его с родными полями, ожила в душе извечная мýка крестьянина-землепашца... Он поспешил стиснуть зубы, унимая дрожь в челюстях, и машинально принялся разглядывать свои руки.

- Что верно, то верно, - признался Филипп. - Если бы только возможно было поправить дела!..

- Что же Вам мешает?

- Да всё! Кредитов нехватает, кругом беспорядки! И плюс ко всему этот Режис!

- Что еще он там натворил?

- Не далее как на прошлой неделе продал шесть негро, которых до того уже кому-то заложил! Понимаете, продал их, будто своих собственных!

- Но ведь ему не удалось законно оформить все документы?!

- Полагаете, это его смутило? Он просто-напросто подделал бумаги! Даже мама была возмущена, а ведь она всегда все ему прощала! Она сказала, что так ведут себя только жулики, что он попросту украл этих негров, и что, если подлог обнаружится, он опозорит семью.

- А! - только и мог вымолвить Жоаль.

Он был глубоко потрясен и взволнован и тем, что поведал Филипп, и своим собственным покровительственным тоном - он вдруг осознал, что говорил о Канаане, как хозяин, у которого домочадцы пришли спросить совета. Он представил, как Деспаны собираются в гостиной, переругиваются, каждый винит другого в том, что дела не идут на лад... Ему вдруг бросилась в глаза еще одна общая черта этих людишек, их общая слабость: они совершали ошибки и, пытаясь их исправить, только еще больше все запутывали. Внезапно они показались ему вовсе не такими уж могущественными.

- А волнения еще не докатились до вас? - спросил он.

- Пока нет.

- Как негры?

- Многие сбежали!

- Мой Вам совет, - предостерег Жоаль, - не вздумайте пригласить солдат охранять поместье! Это, наоборот, только раздразнит бандитов и привлечет их внимание.

- Но, Жоаль! А если вдруг они внезапно нападут на нас??

- Они не сделают этого, если вы постараетесь наладить жизнь, как раньше! Мы в Канаане всегда хорошо обращались с негро! И, кроме того, со своими делами мы обязаны разбираться сами, нечего выносить сор из избы!

Филипп согласно кивнул. Он готов был всецело верить в справедливость всего, за что ратовал Жоаль.

Жоаль прошелся по комнате, остановился у окна и выглянул наружу.

- Что сталось с Мартой? - спросил он, не оборачиваясь.

Он не хотел показывать лицо - его охватило тяжелое чувство, будто все его попытки держаться бесстрастно тщетны, будто Скантон только и ждал его вопроса и прекрасно видел, что это не праздное любопытство.

- Она сильно состарилась, - ответил Филипп. - И все чаще совсем теряет рассудок. И я не на шутку опасаюсь, как бы...

Он осекся, услышав, как в тишине комнаты кашлянул Мурсук. Больной, насколько ему позволяли подушки, повернул голову в сторону беседовавших и изо всех сил напрягал зрение, вглядываясь в темный угол, где они стояли.

- Господин Жоаль? - тихонько позвал он.

- Да, Мурсук?

- Будьте осторожны! Они все время пытаются вытянуть из Вас деньги...

Эта реплика разом вырвала Жоаля из его мечтаний и будто окатила ледяным душем.

- Чт... что?! - в смятении произнес он.

- Они постоянно, с первого дня, как Вы вернулись, подстраивают все, чтобы Вас умаслить! - продолжал Мурсук.

- Вы с ума сошли, Анри! - напустился на него Филипп. - Зачем бы мы стали так поступать!?

Обстоятельства требовали, чтобы он взглянул Жоалю в лицо, и он заставил себя посмотреть ему в глаза - но побледнел, как полотно.

- Жоаль, это правда, что мы очень часто говорим о Вас, - пролепетал он. - Но это... не только из-за того, что... Вы богаты!

Жоаль пожал плечами. Вмешательство Мурсука удивило его, но не слишком смутило. И все же он почувствовал неловкость и понял, что вот-вот покраснеет.

- Если Вам и захочется моих денег, Вы не будете первыми, - как можно более холодно и равнодушно изрек он. - Как Вы думаете, во сколько мне уже обходится Режис?

- В пятьдесят ливров в неделю, зять уже рассказал нам об этом, - жалобным голоском откликнулся Филипп.

Он зажмурился от страха, произнеся это признание, и поспешил добавить:

- Марта тоже это знает! И очень огорчена!

- Ах ты, черт побери! - саркастически ухмыльнулся Жоаль и замолчал.

Злые, резкие слова так и вертелись у него на языке, но он предпочел придержать их. Его распирала гордость, и в то же время мучило недовольство собой. "Мне следовало бы забрать у него Канаан", - укорил он себя, вспомнив о встрече с Режисом. - "Это должна была быть сделка баш на баш!.." Он сам уже не понимал теперь, почему проявил слабость - вот и сейчас он чуть было сам не предложил Филиппу денежную помощь. Но его остановил страх испытать то же кошмарное чувство, что во время стычки с братом - гремучую смесь отвращения к самому себе и горечи поражения.

- Марта огорчена! - снова заговорил он с издевкой в голосе. - А! Представляю, чего только она обо мне ни наговорила!..

И тут же до крови прикусил язык, взбешенный собственной оплошностью - он только что по доброй воле перевел разговор на Марту... Но Филипп словно бы не понял, какое грозное оружие против самого себя невольно дал ему Жоаль.

- О Вас? - переспросил он. - Нет, Жоаль, она никогда не заговаривает о Вас. Только всякий раз, как мы упоминаем Ваше имя, она начинает внимательно прислушиваться. Но, по правде говоря, единственный, о ком она еще согласна разговаривать, это Давид. Она уже до того дошла, что в конце концов убедила сама себя, будто бы он до сих пор жив.

Все это было так трогательно, что Жоаля даже слегка затошнило. Он внезапно испугался, как бы трусливый мальчишка Скантон не воспользовался памятью об отце, чтобы обмануть его. Что за революция свершилась в головах всех этих белых, отчего это они вдруг сделались так покладисты и предсказуемы? На мгновение его ужасно смутило, что он так долго размышляет об этих людишках. Почему бы им просто не позволить ему вернуться в Канаан?..

- И все же я не понимаю, как такое поместье, как Канаан, могло докатиться до подобного беспорядка? - буркнул он.

- Видите ли, оно заброшено... только я один и занимаюсь им... - извиняющимся тоном пробормотал Филипп.

- А Рамос, управляющий? Вы, что же, и от него избавились?

- Он умер... Думаю, от желтой лихорадки. Еще до того, как я женился на Вашей сестре, - ответил Филипп.

Он тоже был крайне обеспокоен и смущен. Ему не терпелось, чтобы поскорей приехала жена и приняла на себя бремя переговоров с Жоалем. Он панически боялся допустить какую-нибудь непоправимую оплошность, оговориться или совершить бестактность. Его бросало в дрожь каждый раз, как Жоаль произносил слово "негр".

- А! Но послушайте же, патрон! - вдруг подал голос Мурсук. - Плутон, о котором Вы спрашивали - не тот ли это негро, которого я купил у Вас для Маллигана?

- Нет! Того звали Саломон, - хрипло ответил Жоаль: у него разом пересохло в горле.

- Да, но я купил двоих! Другой был молодой, очень светлокожий парень...

- Язон?

- Ну да, это точно он, патрон! Когда они сбежали, патруль застрелил Саломона, но второму удалось ускользнуть. О! Но теперь я все вспомнил! Маллиган, по своему праву собственника, забрал этого негро себе. Мальчишка был очень плох и страшно попорчен пулями - но, вместо того, чтобы его повесить, Маллиган предпочел сохранить ему жизнь и подлечить. Вот Плутон как раз и есть этот... как Вы там сказали, его зовут?

- Неважно, - прошептал Жоаль.

- Но Вы уверяли, что приехали только затем, чтобы поговорить о нем!

- Прошу простить меня, Мурсук! Но сейчас мне нужно идти.

- Как, неужели? - огорченно воскликнул Филипп. - Как раз, когда вот-вот должны подъехать Селия с Давидом!

- Мы скоро увидимся, - пообещал Жоаль.

Он сдержанно простился и поспешил вон из дома. Теперь, когда он знал о дворецком всю правду, душа его горела огнем. Язон!.. Его бывший слуга, этот умный и хитрый мальчишка, слишком уж проницательный, чересчур склонный предупреждать его желания даже в мыслях!.. Должно быть, он давно узнал его, только решил промолчать!

"Вот сейчас вернусь и поговорю с ним", - думал Жоаль. - "Я заставлю его признаться, что никакую память он не терял, все это комедия для дураков, уж я вырву у него истинную причину его ночных вылазок!.." Эта мысль внезапно натолкнула его на другую: а что, если взрыв сегодня ночью был делом рук Язона? Если он и есть предводитель беглых?..

Жоаль в ужасе принялся разговаривать сам с собой, смакуя злобу и бешенство, стараясь впитать их всей душой и укрепиться в решимости не дать Язону пощады.

- Ублюдок! - рычал он. - Чертов ублюдок!..

Но внезапно он осекся, пораженный, точно громом, неумолимой правдой: Язона породило то же чрево, что и его самого, он тоже был сыном Медеи...

"Этот ублюдок твой брат", - шепнул в голове незнакомый голос.

Едва ворвавшись в Бриар, Жоаль бросился на конюшню. Но Плутона там уже не было. Лишь несколько пятен засохшей крови темнели у подножия столба, к которому он был прикован, и багровели на сваленных грудой цепях.

В бешенстве Жоаль поднял страшный шум, согнал всю прислугу и учинил допрос - но никто толком ничего не знал. Поиски сбежавшего раба продолжались до ночи, но напрасно: его так и не нашли.