Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Состояние здоровья Маллигана продолжало улучшаться. В первые же дни после того, как новость о его чудесном возвращении с того света облетела остров, к нему почти полностью вернулась речь, его снова начали слушаться руки. Но встать с постели ему по-прежнему никак не удавалось, и, по мнению врачей, ему не стоило тешить себя надеждой, что он когда-либо сможет подняться на ноги. По правде говоря, невероятным было уже то, что ему удалось избежать смерти. У медиков не было ни малейших сомнений, что он перенес полный паралич большинства внутренних органов.

Разумеется, Маллиган не смирился с перспективой остаться инвалидом. Едва лишь ему полегчало, в нем проснулись с небывалой силой надежда, а вместе с ней и железная воля. Он не просто надеялся, а был уверен, чуть ли не знал наперед, что за первым улучшением последует и второе, и даже полное выздоровление. Эта уверенность укоренилась в нем так глубоко, что он решил ускорить свое исцеление любыми возможными способами, озаботил окружающих бесчисленным множеством требований и тем самым сделался для них совершенно невыносим. Он выпросил себе костыли, и ни дня не проходило без того, чтобы он не попытался на них встать. Неудачи проводили его в бешенство. Из его комнаты то и дело раздавались громогласные призывы на помощь, удары об стену, слышался грохот падения костистого тела на пол... Соня буквально возненавидела мужа за это.

Она теперь уже ни за что не заходила в кабинет Маллигана по собственной воле. И даже когда все-таки была вынуждена зайти к нему, тут же изобретала какой-нибудь предлог, чтобы поскорее выйти. Она уже свыклась с мыслью о скорой смерти мужа - а теперь чувствовала, что сойдет с ума, если ей придется терпеть его около себя еще долгие годы. И мрачные картины безрадостного будущего казались ей еще больнее и горше из-за того, что Жоаль совершенно перестал обращать на нее внимание.

Прошло уже две недели с той их единственной страстной ночи, а он ни разу за все это время даже не попытался хотя бы обнять ее. Он все чаще избегал ее, возвращался домой все позже и позже и сразу же поднимался в свою комнату. Соне порой начинало казаться, что ей просто приснилось то, что произошло между ними... Она постоянно изобретала предлоги показаться ему на глаза и все время мучилась, как бы он не подумал, что она готова броситься ему на шею, только помани... От этой нравственной пытки она исхудала. С каждым днем она все глубже увязала в самообмане и бесплодных надеждах. Лицо ее опухло от слез и от алкоголя, который она глотала дни напролет.

И лишь одно чувство еще удерживало ее от окончательного падения, пылало в ней, словно негаснущий костер, с каждым днем разгоравшийся все сильнее: то была уверенность, что Маллиган и есть то препятствие, из-за которого Жоаль не позволяет себе полюбить ее. Вечерами, после одинокого ужина, Соня закутывалась в одеяло и проваливалась в тяжелое забытье - и грезилось ей, будто бы этого препятствия наконец-то более не существует. Чем дольше она о нем думала, тем больше укреплялась в мысли, что ненавистная преграда должна быть разрушена, опрокинута, что ее устранение окажется во благо всем.

Смерти Маллигана - вот чего она жаждала! Все остальные страсти бледнели и исчезали в сравнении с остротой этого желания - даже ревность. Однажды после полудня Соня зашла на кухню и наткнулась на Юнону. Девчонка была в новом хлопчатобумажном платье, на запястьях ее сверкали браслеты - разумеется, их подарил Жоаль, кто же еще! Увидев соперницу, Соня чуть не набросилась на нее, чтобы сорвать с нее это платье и побрякушки, а потом вытащить голую на двор и своей рукой исхлестать кнутом... Для порки сгодился бы любой предлог. Но в последний момент осознание, что это никого не удивит и не шокирует, удержало ее от мести. Никто бы не стал возражать против наказания негритянки. Ибо Юнона и была всего лишь негритянкой, ничтожной рабыней, и никем более.

А в жизни Жоаля наступила полоса суровых испытаний. Дела торгового дома пошли из рук вон плохо. Мурсук по-прежнему лежал больной и уже ничем не мог быть полезен, а Казимир проводил и свободное, и лучшую часть рабочего времени в Бриаре подле Маллигана, и Жоаль понял, что на него рассчитывать нельзя.

Единственным мгновением передышки в этой жестокой гонке, когда, казалось бы, все шло Жоалю наперекор, стала вторая встреча с Жюдитой. Беглые все чаще устраивали вооруженные нападения на владения белых, их вылазки создали нешуточную угрозу жизни обитателей уединенных поместий, и госпоже Веллер пришлось решиться на время покинуть свой дом в Исфахане и переселиться в город.

Жоаль встретил ее совершенно случайно в послеполуденный час. Он проезжал в своем кабриолете по центральной улице Трините как раз в то время, когда Жюдита вышла из дому по делам. Она, не колеблясь, ответила согласием на предложение Жоаля подвезти ее.

День выдался жаркий и влажный. Гнетущая тревога окутала Трините тяжелым облаком, давила на всех его жителей - тут и там у людей не выдерживали натянутые нервы, прохожие принимались ссориться по пустякам прямо на улице, громогласно проклинали летний зной и череду бесконечных дождей. В любой момент могло случиться все, что угодно - и ежеминутное ожидание чего-то ужасного ощущалось в стоячем раскаленном воздухе города почти физически.

Поначалу Жоаль и Жюдита ехали молча. Они не могли вымолвить ни слова, полные воспоминаниями о мимолетной беседе на борту "Резвого" и - быть может - о той другой, давней прогулке по дорогам Исфахана, когда нежные слова соединили их души.

Лошади быстро влекли кабриолет по тряским мостовым, а Жюдита и Жоаль все молчали, и им казалось - нет такой силы, что заставила бы их это молчание нарушить...

Жюдита первая собралась с духом.

- Вы правите быстрее, чем все мои знакомые мужчины, - сказала она.

Жоалю не понравился скрытый смысл ее замечания, намек на ту часть ее жизни, о которой он ничего не знал - и, когда впереди показалась эспланада форта, он заставил упряжку заложить резкий вираж влево. Кабриолет накренился, он должен был, казалось, неминуемо опрокинуться - но устоял, выправился, и лошади стрелой помчали его по улице вдоль побережья.

- В один прекрасный день подобные игры Вас погубят... - произнесла Жюдита.

Но страх мелькнул в ее глазах лишь на секунду и почти сразу же сменился облегчением, а сердце возбужденно забилось.

- Могу я узнать, что творится у Вас в голове? - тихо спросила она.

- Ба! - воскликнул Жоаль. - Если бы я сам это знал.

Жюдита заколебалась. Ее рыжая шевелюра растрепалась от ветра, и взмахом головы она отбросила пряди с лица.

- И долго еще мы с Вами будем так себя вести? - спросила она вдруг.

Жоаль резко натянул поводья и остановил упряжку. Лошади, поводя боками, тут же принялись нетерпеливо переступать на месте.

- А этого я тем более не знаю, - ответил Жоаль. - Иногда я думаю... Да нет же, неправда, не думаю, а киплю от возмущения! Я вернулся в страну только потому, что меня отсюда с позором прогнали. Не буду спорить, там, вдали, я очень часто вспоминал Вас, но... не знаю! Вечно то одно, то другое, то третье - со дня моего приезда мне так и не дали поразмыслить спокойно, понимаете?

Против всякого его ожидания, Жюдита рассмеялась:

- О! Жоаль! Какой Вы забавный!

И снова ему не понравились ее слова. Они показались ему почти признанием в том, что у нее были другие мужчины, другая жизнь. Он долго испытующе смотрел Жюдите в глаза и наконец спросил:

- У Вас еще хоть какие-то чувства ко мне остались?

Она опять встряхнула головой, но теперь уже для того, чтобы длинные волосы полностью скрыли ее лицо, и шепнула:

- Конечно же, да! Разве мы не решили, что будем друзьями?

Они перекидывались пустыми общими фразами еще какое-то время, пока не поняли: главным в их разговоре был не смысл слов, слетавших с их губ, а тяжелое напряженное молчание, что повисало между этими словами. Это было трудно, изнурительно трудно выносить. От усилий разрывать завесу тишины у обоих сводило мышцы, оба скорчились на сидениях в некрасивых, неудобных позах. У Жюдиты одна лишь спина оставалась безупречно прямой.

И тщетно Жоаль разглядывал спутницу во все глаза - она сидела совсем рядом с ним, но была бесконечно далеко: ему никак не удавалось различить правду в ее шутливом говорке. Медленно, с бьющимся сердцем, он приблизился к молодой женщине вплотную, стараясь полностью вобрать ее бледное взволнованное лицо в свои глаза. Но даже и после этого ему чудилось, будто он видит позади нее неясные силуэты других мужчин, которых она, по ее словам, знавала. В конце концов он отвернулся и уставился на море. Восточный ветер морщил воду длинными волнообразными линиями, увенчанными желтоватым кружевом пены.

- Иногда я почти готов снова уехать куда подальше, - мрачно изрек Жоаль.

- Почему? - прошептала Жюдита. - Не потому ли,.. что Вам не нравится, чем Вы здесь занимаетесь?

- О! Не думаю, что моя работа так уж плоха. И все же...

Он осекся, не в силах передать словами захлестнувшее его чувство.

- Мне не кажется, что отъезд был бы правильным решением, - помолчав, сказала Жюдита. - Но, может быть, Вам следовало бы заняться чем-то другим.

- Чем, по-вашему?

Она заколебалась:

- Но... я не знаю! Вы не такой, как обычные торговцы неграми, вы намного изысканнее...

- Спасибо... - шепнул он и, помедлив в нерешительности, добавил: - Когда-то вы считали меня еще и добрым!

Они окинули друг друга взглядом и внезапно рассмеялись. Стена неловкого молчания чудесным образом рухнула, им стало легко и приятно вместе. В мгновение ока все смущение, злоба, вся горечь от желания и неумения быть самими собой испарились почти бесследно.

И Жоаль с Жюдитой пустились взахлеб обсуждать городские новости, всевозможные занятия, которыми еще возможно было при всей шаткости обстановки зарабатывать на жизнь, недавние свадьбы. Они говорили обо всем этом любезно и чуть отвлеченно, потому что им казалось, что сами они в городскую жизнь не замешаны, а просто наблюдают за ней со стороны. Даже о чужих свадьбах им говорилось легко... И все же мало-помалу, каждый про себя, они стали осознавать, как начинают ухаживать друг за другом, как все больше втягиваются в поиски друг друга на самой древней дороге мира, на самой обманчивой из тропинок - обманчивой ровно настолько, насколько оба они были уверены, что путь любви для них единственный.

И едва они отдали себе в этом отчет, как смущение и застенчивость вновь одолели их, и тут же исчезло то острое и одновременно неясное чувство, что толкало их друг другу в объятия. Они снова были пленниками каждый своего воспитания, своих предрассудков и комплексов.

- У Вас склонность совсем к другому делу, нежели то, каким Вы занимаетесь сейчас, - вернулась к прежней теме Жюдита. - Так почему бы Вам не стать снова тем, кем Вы были прежде?

- Землевладельцем?

- Да!

- Для этого нужно как минимум, чтобы у меня было поместье!

- А я знаю одни земли, которые ждут не дождутся Вашего возвращения!..

Жоаль наклонил голову, что можно было понять и как знак сомнения, и как согласный кивок.

- Все не так просто, - сказал он однако.

- Так ли уж все?.. Или непросты Ваши мысли обо всем этом?

- Вы не можете отрицать, что страну лихорадит и скоро всех нас ждет ужасное потрясение! - возразил он. - В нашем теперешнем положении ничто не прочно, даже земля.

- У Вас в голосе сомнение, Вы осторожничаете... это не похоже на Вас! - с неожиданной страстью воскликнула Жюдита. - Я люблю в Вас именно Вашу силу!

- И изысканность? И доброту? - добавил Жоаль... но теперь уже это было не смешно.

Он помолчал и медленно заговорил снова:

- Знаете, ведь Вы не первая, кто говорит мне подобные вещи. Сестра уже просила меня вернуться в Канаан. А ее муж не знает, как еще извернуться, чтобы подтолкнуть меня к этому.

- А разве их призывы не кажутся Вам разумными? Я убеждена, что в Канаане уже все так или иначе задумывались о Вашем возвращении.

- Все?

- Ну да, Жоаль, абсолютно все! Конечно же, каждый по-своему, но они все об этом думали! И я уверена, если бы Вы сами того захотели, то меньше чем через месяц заняли бы в Канаане свое место.

- Мое место? - переспросил Жоаль с горьким сарказмом.

Он хотел еще что-то добавить, но Жюдита опередила его и с живостью воскликнула:

- Вот именно, Ваше! И нечего Вам ощетиниваться всякий раз, как об этом заходит речь!

Оба снова замолчали в сильнейшем волнении и несколько минут не произносили ни слова. Все так же молча Жоаль тронул поводья, и кабриолет снова покатился по набережной. "А, так она считает меня сильным!" - мысленно воскликнул Жоаль и, повернувшись к спутнице лицом, вдруг спросил:

- А Вы никогда не подумывали выйти замуж?

Жюдита тоже подняла на него слегка удивленные глаза. Потом тепло и нежно улыбнулась:

- Конечно же, подумывала!

- Я хочу сказать, за те десять лет, что мы были разлучены... Уж в чем - в чем, а претендентах на Ваши руку и сердце, вы, должно быть, не испытывали недостатка!

Она промолчала, и он не осмелился продолжать эту тему. Здесь и сейчас, и так, как он за это взялся, было решительно невозможно вновь отыскать нить давних задушевных разговоров, оживить былые планы, даже почувствовать что-то, что хоть отдаленно напомнило бы порывы их юности.

Оба, и Жюдита, и Жоаль, были в замешательстве оттого, что драгоценные секунды истекают впустую, оба из страха еще сильнее разрушить мгновение душевной близости гасили свои чувства... Их почти до тошноты отталкивала необходимость облечь эти чувства в слова. И все же при расставании они дали друг другу слово увидеться на следующий день.